Современный зарубежный детектив-9. Компиляция. Книги 1-20 - Роберт Уилсон

«Они и так уже запачканы», — ответил он.

Сжав в руке пистолет, я схватил скулящего мальчика и кинул его на фальшборт. Плач застрял у него в горле, голова свесилась через планшир.

Я выстрелил ему за ухо. Отдавая Р. пистолет, я подумал: «Вот, значит, на что я способен».

Та же рука, что нажала на спусковой крючок, теперь водит ручкой, выписывая эти слова, и я все так же далек от понимания, как эта рука может быть орудием творчества и смерти одновременно.

Мы взяли курс на Корсику, а трупы по дороге сбросили за борт. Сначала я подвел итальянский бот к нашему. Поднимать и перетаскивать трупы легче было вдвоем. Когда очередь дошла до А., я сказал, что надо бы почтить его память молитвой. Р. пожал плечами. Я повторил ритуал, который мы обычно совершали в Легионе над телами убитых товарищей: выкрикнул его имя и сам же ответил: «Здесь!» Когда мы переваливали тело А. через планшир, я увидел, что он получил две пули: в плечо и в затылок.

Мы выгрузили сигареты и поставили оба бота в сухой док в Аяччо. Там их нам подлатали и перекрасили за деньги, вырученные от продажи сигарет. Р. исчез на целый день и вернулся с документами на оба судна, оформленными на наши имена. Мы отправились в Картахену и зарегистрировали боты под испанским флагом, сменив их названия. Мы до сих пор не удосужились обсудить случившееся, но чем дальше уходит в прошлое тот злополучный инцидент и чем больше стирается память об А., тем лучше я понимаю, что один из талантов Р. заключается в умении «сжигать за собой мосты». Ко мне его привязывает то, что однажды он поделился со мной единственным важным для него воспоминанием о смерти родителей. По-моему, тогда же он решил, что воспоминания скорее вносят в отношения разлад, чем ясность, и компенсируют отсутствие близости лишь тоской по былому, а потому совершенно бессмысленны.

14 марта 1944 года

У нас с Р. состоялся такой разговор:

Я: Что случилось с итальянцами?

Р.: Ты сам видел, ты же был там.

Я: Я не видел, с чего все началось.

Р.: Тогда почему ты открыл пальбу?

Я: Те двое парней, что забрались к нам на борт, явно были лишними. Я стал стрелять при первом сигнале тревоги… как ты велел.

Р.: И это все?

Я: Я услышал крик… и решил, что это сигнал.

Р.: Итальянец выхватил пистолет. Я вскрикнул. Он застрелил А. Я прыгнул в воду, и как раз в этот момент ты дал очередь из автомата. Итальянцы струхнули и приготовились дать деру.

Я: Знаешь, в А. стреляли дважды.

Р.: Что ты имеешь в виду?

Я: У него дырки в плече и в затылке.

Р.: Я был в воде. Может, тот итальянец сделал контрольный выстрел.

Я: Где ты взял пистолет?

Р.: С какой стати ты меня допрашиваешь?

Я: Просто хочу знать, что случилось. Ты сказал, что у тебя руки уже запачканы. А еще раньше сказал, что иногда право на разрешение приходится добывать с боем.

Повисло молчание, во время которого я осознал, что все происходящее у Р. в голове навсегда останется для меня тайной.

Р.: Пистолет принадлежал одному из убитых тобой итальянцев.

Даже если он соврал, это был по крайней мере ответ.

23 марта 1944 года

Хочу кое-что добавить к рассказу о том происшествии, которое я теперь называю «ночным фарсом». В Танжере я пошел к нашему другу-американцу, чтобы купить у него еще один магазин для автомата, и попросил вдобавок патроны для пистолета, который он продал Р. Американец без вопросов выдал мне коробку патронов 45-го калибра. Он, между прочим, заметил, что союзники не могли лучше расстараться для бизнеса, чем отдав Неаполь во власть Вито Дженовезе. Я в первый раз о таком услышал. Американец объяснил мне, что это гангстер из Каморры, которая, как я выяснил позже, есть не что иное, как неаполитанский вариант сицилийской мафии.

С тех пор как мы самостоятельно повели дело, в Р. произошла явная перемена. Он уже не такой душа-парень, каким был прежде. Теперь он приберегает свое обаяние для особых случаев. У меня возникает впечатление, что Р. был выброшен в жизнь с единственным жгучим воспоминанием о расстреле его родителей. Мое бездумное замечание, что их убили именно из-за его сметливости, должно быть, пронзило его как раскаленный штык. Чувство вины, которое я в него вселил, сделало его грубым и жестким. Он взял меня в долю, хотя не знаю, зачем, потому что сейчас ему, похоже, никто не нужен.

30 марта 1944 года, Танжер

Р. выдал мне 100 зелененьких и велел хранить деньги в долларах, а на песеты менять только по необходимости. Я объявил ему, что хочу опять заняться живописью, а он сказал, что я так ничему и не научился.

Я: Это мое предназначение.

Р.: Уважаю твою настойчивость. (Ни черта он не уважает.)

Я: Ты сам говорил, что мы должны думать своей головой.

Р.: Прости меня, но что-то не похоже, чтобы ты думал.

Я: Я хочу посмотреть, чего сумею добиться.

Р.: Ты веришь, что успеха в мире искусства добиваются благодаря таланту?

Я: По крайней мере, с его помощью.

Р.: Ну и дурак.

Я: По-твоему, у Ван Гога, Гогена, Пикассо и Сезанна не было таланта… ты хотя бы примерно представляешь, о ком я говорю?

Р.: Дурак всегда считает других идиотами. Конечно, представляю. Они гении.

Я: А я, значит, нет?

Он пожал плечами.

Я: И когда ты успел стать знатоком живописи?

Он снова пожал плечами и кивнул каким-то проходившим мимо людям. Мы сидели на веранде «Кафе де Пари» на площади Франции.

Я: Каким же это образом крестьянский парнишка из пыльного захолустья научился разбираться в искусстве?

Р.: А каким образом бывший легионер превратился в гения? El Marroqui? Так ты собираешься подписывать свои шедевры?

Я: Гениальность может проснуться в ком угодно.

Р.: Но кто решает? Разве Гоген и Ван Гог были знамениты в свое время?

Я: А с чего ты взял, что я хочу стать знаменитым?

Р. молчал, пристально глядя мне в глаза, и я понял, что сижу напротив человека, который нашел себя, который абсолютно уверен в своей значительности и разглядел во мне то, чего я сам в себе не заметил.

Р.: Зачем ты ведешь эти дневники? Зачем увековечиваешь свою жизнь?

Я: Я просто записываю некоторые события и мысли.

Р.: Но