Четвертая подсказка - Кацухиро Го

позиция – «если человек не относится к числу своих, его можно убить» – переплелась в мыслях Тодороки с другой позицией: «Это месть за своего. Ничего не поделаешь, ради такого приходится убивать». Это переплетение не давало ему покоя. Густая смесь красок превратилась в гротескную абстрактную картину, бессвязность которой в то же время формировала определенную гармонию. Тодороки казалось, что он зажат в узких просветах между двумя красками этой картины. От этого ощущения у него сперло дыхание. Краска беспорядочных убийств отличалась от краски возмездия. С точки зрения закона и то и другое – противоправные деяния, но они определенно отличаются друг от друга. Интуитивно разница между ними кажется очевидной. И все же: если внимательно присмотреться к краскам, вплоть до мельчайших их частиц, становится ясно, что различий между частицами почти нет.

«Неужели наступил момент, когда я стал сбиваться с пути истинного?» Тодороки охватил холодный озноб. Почва стала уходить из-под ног. Но как только Тодороки принял это чувство и заключил его в себе, оно исчезло и осталась тишина, казавшаяся Тодороки доброй и мягкой.

Скорбь по жертвам преступлений, преследование преступника и самоутешение на месте преступления – в Хасэбэ все эти устремления сосуществовали вместе. Тот стыдился этого, скрывал это, старался преодолеть. «В конце концов он сдался. Сдался, после чего пришла тишина. Не в этом ли состоял ответ, который я видел на экране в шерхаусе? Ответ Хасэбэ, опустившего голову и продолжавшего молчать?»

Сам Тодороки тоже стал свидетелем сексуальных наклонностей Хасэбэ. Произошло это четыре года назад, примерно за полгода до журнальной публикации. В начале февраля, в леденяще-морозную погоду, в одном из домов на подведомственной отделению Ногата территории произошло убийство. Тодороки под руководством сыщика из Главного полицейского управления должен был выяснить, в каких отношениях жертва преступления состояла с другими людьми. В конце пятого дня следствия он увидел в доме жертвы одну фотографию. Эта фотография его зацепила, и некоторое время спустя Тодороки решил, что ему надо еще раз прийти в это место. Была глубокая ночь, и дом должен был быть пуст. Тем не менее, как только Тодороки прошел входную дверь, он почувствовал, что внутри кто-то есть. Крадучись, проследовал по коридору и наткнулся на Хасэбэ. Тот находился в гостиной, как раз в том месте, где жертве нанесли несколько десятков ударов по голове. Хасэбэ двигал рукой у нижней половины своего тела. Заметив Тодороки, он мгновенно остановился. Его глаза были широко раскрыты, будто вот-вот выскочат наружу, губы на бледном лице подрагивали. Наверное, сам Тодороки выглядел примерно так же. Увиденное не укладывалось у него в голове. Если б жертвой была молодая женщина, какую-то логику для объяснения этой картины возможно было придумать. Но здесь был убит служащий компании, человек одного поколения с Хасэбэ. Это был мужчина средних лет; его жена умерла, дети, обзаведясь семьями, ушли из дома, и мужчина жил в нем один.

Хасэбэ не стал оправдываться. Он с трудом поднял брюки и предложил: «Пойдем выпьем». Тодороки согласился. Когда они вышли на улицу, их обдало холодным до боли ветром.

В пивной они оказались в отдельной кабинке и сели друг против друга. Хасэбэ одну за другой выпил две кружки пива и перешел на сётю [67]. Тодороки составил ему компанию. Оставаться трезвым он не мог.

«Я и не рассчитываю, что ты меня поймешь… – наливая четвертую рюмку сётю, Хасэбэ наконец открыл рот. – Я и сам этого… – Тут он оборвал себя. Пристально глядя на поверхность сётю, сжал ладонью свой нос, после чего выкрутил его рукой – с такой силой, будто пытался раздавить. – Я и сам этого не понимаю».

После этого Хасэбэ, обрывисто произнося слова, признался, что раз за разом повторяет эту дурную наклонность. Повторяет каждый раз, когда оказывается в тех местах, где люди умирали, где их убивали, где с ними происходили ужасные вещи. Хасэбэ сказал, что ему все равно, кто жертва; неважно, мужчина это или женщина, молодой человек или старый. Сказал, что ему просто хочется стоять там, где произошло это событие. Что там ему хочется делать это. И что он не может остановиться.

«Я знал, что однажды это случится. Можешь поступать, как хочешь. Я рад, что именно ты застал меня за этим. Я не могу это объяснить, но рад, что это был ты…»

Когда Идзуцу узнал о сексуальных наклонностях Хасэбэ, он выругался. Сказал: «Какой срам!» Такой же была реакция почти всех коллег. Так поступил и Цуруку, так поступили и те, кто преклонялись перед Хасэбэ и называли его Хасэко.

Однако Тодороки не собирался упрекать Хасэбэ. Он не испытывал и злости к нему. Он испытал удивление, испытал отвращение, и примерно в той же мере испытал чувство жалости.

Тодороки сказал Хасэбэ, что будет молчать, при условии что тот обратится к психологу. Неправильно было бы сказать, что Тодороки это тяготило. Просто он не собирался строить из себя святого.

Такое с Тодороки случилось впервые – чтобы человек поделился с ним такими тяжелыми мыслями… Хасэбэ обратился к нему не как к сыщику, а как к человеку Исао Тодороки. Даже если это и было заблуждение, Хасэбэ доверился ему.

«Почему я стал защищать Хасэбэ? Почему в разговоре с журналистом я сделал тот неосмотрительный комментарий: “Я не то чтобы не понимаю его чувства”? Теперь я наконец-то знаю, как выразить это словами. Хасэбэ был для меня “своим”. Он был для меня одним из “своих”, человеком, который стоит того, чтобы ради него выйти за рамки правил».

Однако после выхода за рамки правил Тодороки ждала расплата. Консультации психолога не помогли, и Хасэбэ выбросили из полиции. Он ушел из жизни. А Тодороки из-за своего необдуманного высказывания потерял доверие окружающих. Коллеги перестали считать его «своим». «Ну да, ясно, – бормотала его душа. – Ну да, ясно, так устроен мир».

В разговоре с Судзуки Тодороки сказал, что даже совершенно незнакомые люди могут быть «своими». Судзуки тогда переспросил: «И что, преступники тоже?». Нет, Судзуки! Хасэбэ не был преступником. Тем не менее, его подвергли осуждению. Не будучи преступником, он перестал быть «своим».

Руйкэ говорил: если человеку будут видны истинные помыслы других людей, его жизнь станет невыносимой. Так ли? Хасэбэ стал изгоем потому, что никто не смог разглядеть истинное сердце этого человека. Потому, что он не имел способа донести до других свое страдание и свое чувство справедливости. Тацуму, вероятно, постигла та же участь. Люди стали смотреть на него холодным взглядом лишь за то, что он был членом семьи Хасэбэ. Если вина