Убийца, мой приятель - Артур Конан Дойл

– Простите, – сказал он, – но, мне думается, я мог бы кое-что добавить. О некоторых моих скромных произведениях говорят, что они превосходят лучшие творения сэра Вальтера, и, в общем, я, безусловно, сильнее. Я могу описывать и современное общество, и общество прошлых лет. А что касается моих пьес, так Шекспир никогда не имел такого успеха, как я с моей «Леди из Лиона». Тут у меня есть одна вещица… – Он принялся рыться в большой груде бумаг, лежавших перед ним на столе. – Нет, не то – это мой доклад, когда я был в Индии. Вот она! Нет, это одна из моих парламентских речей… А это критическая статья о Теннисоне. Неплохо я его отделал, а? Нет, не могу отыскать, но, конечно, вы все читали мои книги – «Риенци», «Гарольд», «Последний барон»… Их знает наизусть каждый школьник, как сказал бы бедняга Маколей[65]. Разрешите дать вам образчик:

«Несмотря на бесстрашное сопротивление отважного рыцаря, меч его был разрублен ударом алебарды, а самого его свалили на землю: силы сторон были слишком неравны. Он уже ждал неминуемой смерти, но, как видно, у напавших на него разбойников были иные намерения. Связав Сайприена по рукам и ногам, они перекинули юношу через седло его собственного коня и повезли по бездорожным болотам к своему надёжному укрытию.

В далёкой глуши стояло каменное строение, когда-то служившее фермой, но по неизвестным причинам брошенное её владельцем и превратившееся в развалины, – теперь здесь расположился стан мятежников во главе с Джеком Кейдом. Просторный хлев вблизи фермы был местом ночлега для всей шайки; щели в стенах главного помещения фермы были кое-как заткнуты, чтобы защититься от непогоды. Здесь для вернувшегося отряда была собрана грубая еда, а нашего героя, всё ещё связанного, втолкнули в пустой сарай ожидать своей участи».

Сэр Вальтер проявлял величайшее нетерпение, пока Булвер-Литтон[66]вёл свой рассказ, и, когда тот подошёл к этой части своего повествования, раздражённо прервал его.

– Мы бы хотели послушать что-нибудь в твоей собственной манере, молодой человек, – сказал он. – Анималистико-магнетическо-электро-истерико-биолого-мистический рассказ – вот твой подлинный стиль, а то, что ты сейчас наговорил, – всего лишь жалкая копия с меня, и ничего больше.

Среди собравшихся пронёсся гул одобрения, а Дефо заметил:

– Право, мистер Литтон, хотя, быть может, это всего лишь простая случайность, но сходство, сдаётся мне, чертовски разительное. Замечания нашего друга сэра Вальтера нельзя не почесть справедливыми.

– Быть может, вы и это сочтёте за подражание, – ответил Литтон с горечью и, откинувшись в кресле и глядя скорбно, так продолжал рассказ:

«Едва наш герой улёгся на соломе, устилавшей пол его темницы, как вдруг в стене открылась потайная дверь и за её порог величаво ступил почтенного вида старец. Пленник смотрел на него с изумлением, смешанным с благоговейным страхом, ибо на высоком челе старца лежала печать великого знания, недоступного сынам человеческим. Незнакомец был облачён в длинное белое одеяние, расшитое арабскими каббалистическими письменами; высокая алая тиара, с символическими знаками квадрата и круга, усугубляла величие его облика.

– Сын мой, – промолвил старец, обратив проницательный и вместе с тем затуманенный взор на сэра Овербека, – все вещи и явления ведут к небытию, и небытие есть первопричина всего сущего. Космос непостижим. В чём же тогда цель нашего существования?

Поражённый глубиной этого вопроса и философическими взглядами старца, наш герой приветствовал гостя и осведомился об его имени и звании. Старец ответил, и голос его то крепнул, то замирал в музыкальной каденции, подобно вздоху восточного ветра, и тонкие ароматические пары́ наполнили помещение.

– Я – извечное отрицание не-я, – вновь заговорил старец. – Я квинтэссенция небытия, нескончаемая сущность несуществующего. В моём облике ты видишь то, что существовало до возникновения материи и за многие-многие годы до начала времени. Я алгебраический икс, обозначающий бесконечную делимость конечной частицы.

Сэр Овербек почувствовал трепет, как если бы холодная как лёд рука легла ему на лоб.

– Зачем ты явился, чей ты посланец? – прошептал он, простираясь перед таинственным гостем.

– Я пришёл поведать тебе о том, что вечности порождают хаос и что безмерности зависят от божественной ананке[67]. Бесконечность пресмыкается перед индивидуальностью. Движущая сущность – перводвигатель в мире духовного, и мыслитель бессилен перед пульсирующей пустотой. Космический процесс завершается только непознаваемым и непроизносимым…»

– Могу я спросить вас, мистер Смоллет, что вас так смешит?

– Нет-нет, чёрт побери! – воскликнул Смоллет, давно уже посмеивавшийся. – Можешь не опасаться, что кто-нибудь станет оспаривать твой стиль, мистер Литтон!

– Спору нет, это твой, и только твой стиль, – пробормотал сэр Вальтер.

– И притом прелестный, – вставил Лоренс Стерн с ядовитой усмешкой. – Прошу пояснить, сэр, на каком языке вы изволили говорить?

Эти замечания, поддержанные одобрением всех остальных, до такой степени разъярили Литтона, что он, сперва заикаясь, пытался что-то ответить, но затем, совершенно перестав собой владеть, подобрал со стола разрозненные листки и вышел вон, на каждом шагу роняя свои памфлеты и речи. Всё это так распотешило общество, что в течение нескольких минут в комнате не смолкал смех. Звук его отдавался у меня в ушах всё громче, а огни на столе тускнели, люди вокруг него таяли и наконец исчезли один за другим. Я сидел перед тлеющими в кучке пепла углями – всё, что осталось от яркого, бушевавшего пламени, – а весёлый смех высоких гостей превратился в недовольный голос моей жены, которая, тряся меня за плечи, говорила, что мне следовало бы выбрать более подходящее место для сна. Так окончились удивительные приключения Сайприена Овербека Уэллса, но я всё ещё лелею надежду, что как-нибудь в одном из моих будущих снов великие мастера слова закончат начатое ими повествование.

1886