Последняя инстанция - Владимир Анатольевич Добровольский

Поднимаясь на свой этаж, он твердил себе, что это служебный разговор, и все же горько было ему, но и радостно, все же щемила его невозвратность минувших минут, и все же, подумал он, дебет с кредитом сходится, сам Геннадий рассказывал Мосьякову, а Мосьяков Лешке: был у Подгородецкой какой-то мужчина, женатый, и тянулось это не один год, и, значит, не случайно попал на Энергетическую Ехичев, а показания Подгородецкого — липа.

32

У меня сидели технологи «Электрокабеля», телефон, как водится, не давал покоя, да тут еще — Генка; опять за деньгами?

Я встал ему навстречу: «Сколько?» — «А нисколько, — порылся он в карманах, слегка пошатываясь, хотя был как стеклышко. — С получки. Должок». — «Не возражаю, — взял я, что мне положено, и кивнул на дверь. — В расчете». Технологи курили, ждали. «Недолго? — покосился он на них. — Мне бы пару слов». Физиономия у него была униженная. «Ладно, — сказал я. — Погуляй». Промышленный шпионаж моим гостям не грозил, но был Геннадий нынче до того пришибленный, что я вроде бы постеснялся усадить его рядом с ними. «Далеко гулять?» — спросил он. «Близко. Позову».

Наклевывалось заманчивое технологическое новшество, в споре рождалась истина, теперь я возвращался к прежнему душевному равновесию только на людях, именно таких, и в такой атмосфере, а Геннадий напомнил мне о личном, вызывавшем у меня приливы беспричинного ожесточения.

Как бы то ни было, проводив гостей, я позвал его.

Он топтался в дальнем конце коридора и, будто к большому начальству по грозному зову, — рысцой. Подбежал.

— Серьезный вопрос, Вадим.

Мне почему-то подумалось, что все-таки он собирается в путь; вошли, присели к столу.

— Новые идеи? Романтика дальних дорог?

Он глянул на меня исподлобья, глаза у него, суженные донельзя, едва светились.

— Без перспективы, — проговорил он мрачно. — Не поймут.

Кто ж это не поймет и понимать-то что? После споров, рождающих истину, мне трудно было перестраиваться.

— Сам себя пойми, — сказал я себе, а ему — с шутливым оттенком: — Черствый хлеб организму полезней.

— Вопрос серьезный, — повторил он, уставившись в одну точку. — Не до хлеба. Сухариками пахнет. Поеду за счастьем — несчастье схлопочу. Посчитают, что драпаю.

Нет, я не оживился и не насторожился — просто замаячило нечто стоящее впереди, как с этими технологами. Не зря Лешка хвалился: замаячит; а может, он-то дурачка и настращал?

У Геннадия тоже прибавилось света в глазах.

— Исключая тебя, караул мне кричать некому, ясно? — произнес он чуть ли не угрожающе, будто я был чем-то обязан ему. — Податься некуда: лес глухой. Наша жизнь! Ты вот за нее агитируешь через газету, а с чем ее кушают, знаешь?

По замыслу, мой взгляд должен был испепелить его или пронзить.

— Ты это кому?

Ничего не осталось от прежнего Подгородецкого, нечего было испепелять.

— Слежка что такое, знакомо? — спросил он обреченно, глаза опять погасли. — А мне знакомо! Клянусь здоровьем, следят, подозревают, — навалился он грудью на стол, словно намереваясь цапнуть меня за ворот. — Край света для них не проблема, зашлют и туда хвоста.

Не зря, выходит, навязал его мне Лешка; ну что ж, подумал я, попробуем использовать момент.

— Есть причины?

— Пропойцу того помнишь? — выпрямился Геннадий. — Которого на Энергетической порезали, а ты его еще в машину ложил. Вот благодаря ему. И по допросам тягают, и ставят под сомнение. Уже было утихло: ну, думаю, поймали, а у них, видно, ни с места, темная ночь.

— Ты-то при чем?

— Я-то? — скривил губы Геннадий, будто бы дивясь моему простодушию. — А знаешь, как они за мундир болеют, когда ни с места и темная ночь? Хватай любого, кто под руку попался, волоки, охаивай, лишь бы перед начальством отчитаться. А это как раз нарушение, понимаешь? В наше время, Вадим, вышестоящие органы за социалистическую законность — горой! Наверху — правда, внизу — кривда. Только как зачуханному Подгородецкому до верхов дойти?

— А не был же зачуханным поначалу, — сказал я. — Поначалу — хвост трубой! Как же это — сник?

Вновь искривились губы у него, и вновь он подивился мне:

— Так горе ж, Вадим. Разве не ясно? Ты же сам, своим присутствием был живой свидетель. Горе подкашивает не хуже ножика в кровавых руках бандюги. А я, когда по первому разу вызывали к следователю, такую глупость спорол, что совестно сказать!

Определенно нечто стоящее замаячило впереди.

— Совестно — не говори, — подзадорил я его.

Он слышал только себя, меня не слышал.

— Следователь — лиса и строит капкан. Хотя, если на откровенность, можно его понять. Факт против меня вопиющий: мое же вранье. Раз совравши, кто тебе поверит? — страдальчески зажмурился Геннадий. — Пословица жизненная, Вадим. Не опровергнешь. Мы с Тамаркой стебнули пол-литра возле стойки, на паях с третьим, примкнувшим, а я, жлоб, заявил под протокол, что культурно ужинали в кафе. Мне Тамарку порочить не хотелось, выставлять перед следователем пьющей. А кафе в тот вечер на замке, вот тебе и факт!

Только и всего? Я весьма сомневался, чтобы Лешка или Кручинин ухватились за такое. Была, видать, иная подоплека.

— Бред! — сказал я. — Тебя подозревают? Это ты подозреваешь всех подряд! Все у тебя буквоеды и сволочи!

Он притих.

— Ну? — подстегнул я его.

— Очень даже может быть, — проговорил он, с трудом шевеля губами. — И сволочей хватает, и я морально не стойкий. Но рассуди, Вадим, не по-ихнему, не по-моему: пропойца тот — в могиле, за это же — статья! Причем, не вдаваясь в подробности, двух мнений быть не может: серьезная статейка! Не шлепнут, так засадят, а у меня ж пацан! Мать на тот свет спровадилась, и отцу кое-что манящее в придачу светит! Слушай, Вадим, — задышал он прерывисто, — нет ли у тебя порядочной фигуры среди этого мира? Хотя бы иметь представление, с какого конца начинать, прибегая к защите. Или, возможно, через газету содействовать?

Пока что я терялся в догадках: напуган он, издерган либо впрямь знает за собой вину?

— Ты что — темнишь? Обвинение, что ли, предъявлено?

— Темню, Вадим, — склонил он покорно голову. — Разреши-ка сигаретку, курево мое на вешалке.

Мы задымили. Неужто я в своих дознаниях и Лешку обскачу, и Кручинина? Мне это было бы лестно.

— Насчет кафе, на чем, как мальчика, меня поймали — присказка, — возбужденно заговорил Геннадий. — А сказка, Вадим, впереди. По мелочам ловить — улов невелик. Ты правый: отчего мне с мелочей кидаться в панику? Хоть бредом назови, хоть как еще, ты правый. Но слушай дальше, сказка впереди. Мне предъявляют