Другие времена, другая жизнь - Лейф Г. В. Перссон

Странно, что она так горячо отрицает это знакомство, подумала Хольт.

— Значит, Эрикссон был знакомым Стена Веландера и Теодора Тишлера, — сказала она, решив для себя: надо дать Штейн понять, что худшее позади.

— Вот именно. Я знаю, что они встречались до конца… до смерти Эрикссона. Мы с Тео, естественно, даже обсуждали это кошмарное событие. Тогда только о нем и говорили. Было бы странно, если б мы остались в стороне.

Странно, что ты всячески избегаешь слова «убийство», хотя у тебя за плечами двадцать лет юридического опыта, подумала Хольт.

— Попробуйте вспомнить, — задала она главный вопрос, — когда вы виделись с Эрикссоном в последний раз?

— Я уже сказала. Двадцать пять, а может, и тридцать лет назад. В середине семидесятых.

— Ну что ж, — дружелюбно улыбнулась Хольт, — если учесть, что мы уже говорили с людьми, общавшимися с Эрикссоном незадолго до того, как он был убит, вы вряд ли можете сообщить нам что-то новое.

— Конечно нет, — сказала Штейн. — К тому времени мы не виделись уже лет пятнадцать.

— Тогда мы просим прощения, что отняли у вас время, — извинилась Хольт.

— И это все? — Штейн с трудом скрыла удивление.

— Все, — уверила Хольт.

Могу представить, что сейчас творится у тебя в голове, подумала она. Ты лихорадочно соображаешь, не дала ли где-то промашку.

— Минутку, — вдруг сказала Штейн. — Мне кажется, я что-то припоминаю…

— Слушаю, — выжидательно посмотрела на нее Хольт.

— По-моему, я… то есть я и мой кузен как-то сталкивались с ним и позже…

— Так, — чуть ли не ласково поддержала Хольт.

Вот оно, подумала она и обменялась взглядом с хранящим невозмутимое молчание Викландером.

— Но вот когда это было? — Штейн сделала вид, что изо всех сил пытается вспомнить.

— Семидесятые, восьмидесятые? — подсказала Хольт.

— Определенно восьмидесятые, даже в конце восьмидесятых, потому что я уже работала в адвокатуре. Тео пригласил меня поужинать. Я помогла ему с каким-то юридическим делом, не помню каким, и он позвонил и предложил поужинать. Мы сидели в каком-то итальянском ресторане, по-моему на Эстермальме.

Интересно, насколько близко она решится подобраться к истине, подумала Хольт.

— Значит, в конце восьмидесятых ваш кузен Тео Тишлер пригласил вас поужинать в итальянском ресторане где-то на Эстермальме, и там вы столкнулись со старым другом Тишлера Челем Эрикссоном, — сформулировала Хольт.

У тебя есть шанс, подумала она.

— Не совсем так, — возразила Штейн. — В ресторане мы ни с кем не встретились. После ужина мы решили прогуляться или взять такси и поехать куда-нибудь продолжить… Тео любил пировать. Мы шли, по-моему, по Карлавеген, он сказал, что здесь живет Чель, ну, Чель Эрикссон, и предложил позвонить ему и зайти на пару рюмок. Не могу сказать, что мне было по душе такое предложение, однако деваться было некуда… Странно, что я сразу не вспомнила этот эпизод.

Это уж точно, подумала Хольт, сопровождая дружелюбными кивками чуть не каждую фразу Штейн.

— Значит, вы с вашим кузеном Тео зашли домой к Эрикссону, — снова подвела она итог.

— Да, мы зашли к нему, он предложил вино или еще что-то… Я уже не помню. Я выпила вина, Тео, думаю, пил виски — он всегда пьет виски. — Она слабо улыбнулась и покачала головой, как будто трудности с определением алкогольных привычек ее двоюродного брата составляли в эту минуту главную проблему ее жизни.

— И сколько времени вы провели у Эрикссона?

— Зашли и ушли… Полчаса, самое большее — минут сорок пять.

— Точнее вы не можете вспомнить — конец восьмидесятых, вы сказали?

— Да. Точную дату указать, к сожалению, не могу, — сказала Штейн с внезапной решимостью.

— Осень, зима, весна, лето?

— Только не лето. По-моему, осень или зима. Наверное, зима.

Молодец, подумала Хольт. Близко, но неточно.

— Вы можете спросить у Тео, — предложила Штейн. — Я почти уверена, что он ведет запись всех своих ужинов и званых вечеров. Все отмечает в календаре. Мы с ним не часто делали такие вылазки. В самом деле, поинтересуйтесь у Тео, он наверняка сохраняет все эти календари… Помню, он как-то сказал, что деловой календарь заменяет ему дневники.

Какое это имеет значение? — подумала Хольт. Если все, что она говорит, — правда, то для нас эта правда никакого интереса не представляет.

— Не могли бы вы дать номер его телефона? — спросила она.

Сейчас скажет, что номера у нее с собой нет.

— Я его не помню наизусть. Дома, конечно, есть, но сегодня вечером я не успею вам сообщить. — Штейн демонстративно посмотрела на часы. — Через несколько минут я должна быть на приеме.

— Не думаю, чтобы это понадобилось, — сказала Хольт. — Мы ведь интересуемся Эрикссоном.

Спасибо за помощь и еще раз извините, если причинили вам какие-то затруднения.

— Ничего-ничего… — улыбнулась Штейн. — Просто я несколько удивлена, надеюсь, вы понимаете…

Не удивлена ты, а перепугана до смерти, подумала Хольт, вставая.

— Это она, — сказал Викландер, садясь в машину.

— Да, но она хорошо держится.

— И удержится, если мы не придумаем ничего лучшего.

Этим же вечером и у Ларса Мартина Юханссона был случай понаблюдать за «объектом» — госсекретарем, заместителем министра обороны Хеленой Штейн. Побеседовать с ней, разумеется, ему не удалось, они даже не обменялись ни единым взглядом, но зато у него была прекрасная возможность изучить ее на расстоянии, и этого оказалось достаточно. Хелена Штейн стояла в центре зала под хрустальной люстрой, окруженная мужчинами в его возрасте или постарше. Прекрасно одетые, добившиеся успеха люди… Многие были похожи на фазанов в своих сшитых по фигуре мундирах. В отличие от него им не надо было тянуть вниз манжеты сорочки или оставлять верхнюю пуговицу пиджака незастегнутой в силу физической невозможности ее застегнуть.

Хелена Штейн… В черном платье и черном пиджаке с бархатными лацканами, жемчужное ожерелье в несколько ниток, улыбающаяся и внимательно слушающая, веселая и серьезная — все время начеку. Все время в обществе мужчин, они подходят и уходят, сменяют друг друга — ни малейшего следа жестокой идеологической борьбы, о которой рассказал ему генеральный.

Noblesse oblige, подумал он, положение обязывает.

Эту фразу он вычитал сравнительно недавно, много лет спустя после того, как он изо дня в день протирал засаленное сиденье патрульной машины вместе со своим лучшим другом Бу Ярнебрингом. У него появилось странное ощущение: вот стоит он, прошедший длинный и успешный жизненный путь, и в то же время словно бы смотрит на себя глазами того, молодого Ларса Мартина Юханссона. Noblesse oblige…