Школа ужасов - Элизабет Джордж

Страх словно парализовал ее. Деборе казалось, будто ей в позвоночник вонзился ледяной прут, обездвиживший ее. Все подробности страшной картины, увеличиваясь до неправдоподобных пропорций, врезались в ее сознание.

Губы ее непроизвольно раскрылись, холодный воздух с силой ворвался в легкие. Почему она не кричит? Только пронзительный вопль выпустит этот воздух наружу, освободит ее легкие – иначе они лопнут.

Но она не могла кричать, да и что толку– поблизости никого нет. Она могла лишь шептать: «Боже, Боже». А потом непроизвольно, бессмысленно: «Саймон!» Она хотела бы отвести взгляд, но против собственной воли все смотрела и смотрела, сжимая пальцы в кулаки, напрягая мускулы, пытаясь убежать – но что-то все не отпускало ее;

Ребенок лежал на животе у самой стены, на клумбе отцветшего крапивника. Волосы коротко подстрижены. Мальчик. Мертвый, давно уже мертвый.

Если б даже Дебора попыталась в истерике убедить себя, будто ребенок жив, он только уснул, она бы все равно не смогла поверить, что он спит совершенно голый на улице, осенним вечером, когда с каждой минутой воздух становится все более промозглым, что он улегся спать под сосной, где еще холоднее, чем на открытом месте, под угасающими лучами закатного солнца. И как можно спать в подобной позе – весь вес тела приходится на правое бедро, ноги раскинуты, правая рука неловко подвернута, словно сложена вдвое, голова откинулась влево, лицом он уткнулся в землю, в ползучие растения? Однако кожа розовая, почти красная – ведь это признак жизни, биения пульса, притока крови…

Белки возобновили свою возню. Они спрыгнули с дерева, предоставившего им убежище, приземлившись прямо на неподвижное тело у подножия сосны. Первая белка зацепилась лапкой за кожу на левом бедре мальчика. Пленница громко заверещала, отчаянно вырываясь, – ее преследовательница приближалась, она нее спешила удрать. Рывок, еще рывок – кожа на ноге мальчика лопнула, и белка умчалась прочь.

Дебора убедилась – в маленькой ранке, оставленной когтями зверька, не проступила кровь. «Как странно», – подумала она, но тут же вспомнила, что после смерти кровотечения не бывает – это привилегия живых.

И тут она закричала, повернулась спиной, бросилась бежать, однако страшная картина уже отпечаталась в ее мозгу с такой ясностью, что Дебора никуда не могла уйти от нее. Она видела все: осенний лист, запутавшийся в каштановых волосах, шрам в форме полумесяца вокруг левой коленки, у копчика– грушеобразная родинка, слева, вдоль всего тела, насколько она могла разглядеть, – большая ссадина, словно мальчика тащили по земле.

Может быть, он уснул? Он уснул?

Но даже с расстояния в два ярда Дебора успела заметить о многом поведавшие следы на запястьях и лодыжках– ярко-белые обручи омертвевшей кожи на фоне красной, воспаленной плоти. Она догадывалась, что означают эти следы, она понимала также, о чем говорит множество одинаковых круглых пятен-ожогов на тонкой коже с внутренней стороны руки.

Он не уснул, он мертв, и смерть была жестока к нему.

– Господи! Господи! – закричала она.

Крик словно придал ей сил. Дебора побежала к машине.

Саймон Алкурт Сент-Джеймс затормозил у линии полицейского ограждения, выставленной перед въездом на стоянку у церкви Сент-Джилс. Свет фар на мгновение выхватил показавшееся совсем белым лицо молодого неуклюжего констебля, назначенного охранять этот пост. Зачем, собственно, понадобился тут дежурный, ведь церковь хоть стоит и не на отшибе, но не так уж близко к соседним домам и толпы любопытных на дороге отнюдь не видно?

Потом Сент-Джеймс вспомнил, что остается не более часа до вечерней воскресной службы. Сегодня прихожан не пустят в церковь.

Дальше на узкой дорожке он разглядел яркую дугу света – там собрались полицейские машины. Назойливо, в постоянном пульсирующем ритме вспыхивал синий свет – кто-то так и оставил не-выключенной мигалку на крыше машины.

Сент-Джеймс отпустил ручное сцепление и вытащил ключи зажигания. Он неловко выбрался из машины, левая нога, скованная протезом, уперлась в землю под неправильным углом, и Сент-Джеймс едва не упал. Молодой констебль внимательно смотрел, как Сент-Джеймс выпрямляется, ломая голову, что положено делать в таких случаях: помочь калеке или приказать ему покинуть запретную зону? В итоге полицейский выбрал последнее, более привычное ему решение.

– Здесь нельзя останавливаться, сэр! – рявкнул он. – Идет расследование.

– Я знаю, констебль. Я приехал за своей женой. Мне звонил ваш инспектор. Она обнаружила тело.

– Вы мистер Сент-Джеймс? Тогда извините. – Констебль откровенно рассматривал вновь прибывшего, словно пытаясь удостовериться, тот ли он, за кого себя выдает. – Я вас не сразу узнал. – Сент-Джеймс ничего не ответил, и молодой человек продолжил: – Я видел вас в новостях неделю назад, но там вы не…

– Разумеется! – прервал его Сент-Джеймс, прекрасно догадываясь, о чем думал этот глупец – лишь в последний момент неуместные cлова замерли у него на губах. Разумеется, в телевизионной передаче он не выглядел калекой. С какой стати? Он стоял на ступенях здания Верховного суда, рассказывал корреспонденту, как в только что завершившемся процессе анализ ДНК помог определить личность преступника, и совершенно не был похож на инвалида – камера демонстрировала только его лицо, не показывая, что авария сотворила с его телом.