Буква на стене - Эван Хантер

кистей и даже красок нет — ничего! А в аллейке-то что творится!.. Тут выходит этот старикан, ихний причетник, что ли, и говорит, что в субботу священника убили, и полицейские все забрали с собой. Я спрашиваю у него, какие полицейские, он говорит, что не знает. Пришлось мне идти в ваше управление главное, там меня футболили от одного к другому, потом наконец попал в лабораторию к какому-то Гроссману.

— Да, лейтенант Гроссман, — подтвердил Карелла.

— Вот-вот. А он мне и говорит, что не могут отдать мне эту лестницу окаянную, пока не кончат ее изучать. Ну какого рожна они хотят углядеть на моей лестнице, можете хоть вы мне объяснить?

— Не знаю, мистер Кэбот. Наверное, отпечатки пальцев?

— Ага, моих пальцев! Мало того, что я теряю целый день работы, мне еще и убийство пристегнут?

— Не думаю, мистер Кэбот, — улыбнулся Карелла.

— И чего я взялся за эту работу? Зачем я со всем этим связался?

— Кто вас нанимал, мистер Кэбот?

— Сам.

— Раввин, вы хотите сказать? — спросил Карелла.

— Ну священник ли, раввин ли — какая мне разница?

— Что вы должны были делать, мистер Кэбот?

— Я должен был красить. Чего ж еще я должен, как вы думаете?

— А что красить?

— Обводы окон и карниз крыши.

— Синее и белое?

— Вокруг окон — белым, а карниз — синим.

— Цвета Израиля, — сказал Карелла.

— Ага... — согласился маляр. Потом встрепенулся: — Чего?

— Ничего. А почему вы говорите, что нечего было и браться за эту работу, мистер Кэбот?

— Да из-за всех этих споров, прежде всего. Он хотел, чтобы я сделал все к Писанию, а Писание-то падало на первое число. А я не мог...

— Писание? Вы имеете в виду Песах?

— Ага, Писание, Песах — как оно там зовется. — Он снова пожал плечами.

— Так что вы хотели сказать?

— Я хотел сказать, что маленько поспорил из-за этого. Я еще на другой работе работал и поэтому не мог к нему прийти раньше пятницы, тридцать первого. Я так прикинул, что проработаю до самой ночи, понимаете? А священник мне и говорит, что мне нельзя работать после заката. Я и говорю ему, почему же это я не могу работать после заката, а он говорит, дескать, суббота начинается после заката солнца, да еще тут первый день Писа... Песаха и что, мол, не разрешается работать в первые два дня Песаха, и тем более раз суббота. Потому что Господь отдыхал в субботу. Ну это вы знаете. В седьмой день.

— Да, знаю.

— Ну вот. Я и говорю: «Отец, я ведь не вашей веры». Это я ему так сказал. «И мне можно работать хоть каждый день, если хочу». Да еще у меня большой заказ, надо начинать с понедельника. Вот я и прикинул, что я им сделаю церковь в пятницу — весь день и вечер буду работать. А уж в крайнем случае и в субботу — там я в полтора раза больше ставлю расценку. Вот мы и договорились.

— Как договорились?

— Тут, знаете, так: этот священник — он из ихних консерваторов. Не из реформистов — те уж совсем вольные. Но все-таки эти консерваторы, как я понимаю, делают немного послабления против своих старых законов. Я и сказал ему, что могу работать днем в пятницу, а потом приду и буду работать и в субботу. Только не во время захода солнца. Конечно, ерунда какая-то все это. Но я думаю, что для него тяжко было, если он служит в церкви во время захода солнца, а тут такой смертный грех, что я снаружи работаю, а все внутри молятся... Да еще и такой святой день, особенный...

— Понимаю. Ну и вы красили в пятницу до захода солнца?

— Ну да.

— А потом опять пришли утром в субботу?

— Пришел. А оказалось-то, что окна просят замазки и подоконники надо прежде отскоблить и шкуркой пройтись. Ну и к закату в субботу я не успел кончить. Поговорил со священником. Он мне сказал, что сейчас пойдет молиться, и, может быть, лучше мне прийти после службы и закончить все. А я ему говорю, что придумал лучше. Я приду утром в понедельник и быстренько закончу — там немного осталось. И вполне поспею на свой большой заказ в Маджесте. А там всю фабрику красить, громадный заказ. Ну, я там у них все и оставил, в аллейке этой, за церковью. Оттуда, думаю, никто не украдет, за церковью-то. Верно?

— Верно, — сказал Карелла.

— Ага. Ну а кто украл все-таки, хоть и за церковью стояло, знаете?

— Кто?

— Полицейские! — закричал Кэбот. — Вот кто! Вот теперь как мне свою лестницу назад выцарапать, а? Скажите-ка! Мне сегодня с фабрики звонят, говорят, что, если завтра, самое позднее, не начну, мне эта работа улыбнется. А куда я без лестницы?

— Может быть, у нас там внизу найдется лестница, и вы ее возьмете на время, — предложил Карелла.

— Мистер, мне нужна малярная лестница, очень длинная. Там стены высокие. Может, позвоните этому капитану Гроссману и попросите его отдать мне мою лестницу? У меня ведь семья, их кормить надо.

— Я поговорю с ним, мистер Кэбот, — сказал Карелла. — Оставьте мне ваш телефон, хорошо?

— Я у шурина хотел попросить лестницу — он обоями оклеивает. Так он сейчас отделывает квартиру этой... Ну в кино которая... в центре, на Джефферсон-авеню. Попробуй-ка у него сейчас лестницу выпросить, не даст.

— Ладно, позвоню Гроссману, — сказал Карелла.

— А на днях, он говорит, эта артистка-то что учудила? Входит в гостиную, а на самой только одно полотенце. Хотела, вишь, узнать...

— Позвоню Гроссману, — сказал Карелла.

Однако оказалось, что Гроссману звонить не надо, так как в это время доставили заключение криминалистической лаборатории вместе с лестницей Кэбота и всеми его малярными принадлежностями, включая кисти, шпатель для замазки, несколько банок с олифой и скипидаром, пару измазанных рабочих перчаток и две тряпки. Примерно в то же самое время, когда прибыло заключение, Гроссман позвонил ему из управления, сэкономив тем самым для него монетку.

— Получил мое заключение? — спросил Гроссман.

— Как раз читаю.

— И что думаешь насчет этого?

— Не знаю, — ответил Карелла.

— Сказать, о чем я догадался?

— О, мне всегда интересно выслушать неспециалиста, — ответил Карелла.

— Неспециалиста! Убить тебя за это мало, — засмеялся Гроссман. — Ты заметил, что отпечатки пальцев раввина есть на крышках банок и на лестнице тоже?

— Да, заметил.

— На крышках — отпечатки большого пальца, так что я думаю, что он надевал эти крышки на банки или же, если они были уже на банках, он нажимал на них пальцем,