Белая ложь - Данил Харченко

— Всё в порядке?

Клэр.

— К-как ты меня нашла? — Рони резко вскинула голову, вытерла щеку рукавом и отвернулась.

— Видела, как ты сюда побежала, — спокойно ответила Клэр. Она подошла ближе, сняла с плеча свой замшевый рюкзак, вытащила подушку с диванчика для реквизита и уселась прямо на пол, сложив ноги. Аккуратно отложила в сторону блокнот с заметками к балу, который уже тогда курировала. — Говори.

Рони молчала. Только хмыкнула и уставилась в угол, где по стене медленно полз крошечный паук. Потом сдалась.

— Мне придётся уехать из «Хиллкреста», — прошептала она. — Навсегда.

Клэр чуть нахмурилась, не перебивая.

— Родители не могут оплатить учёбу. Всё. Конец. Я не нужна, если нет денег. Я даже письмо не сразу открыла. Боялась прочесть… — голос Вероники сорвался. Она сжала кулаки. — Они говорят, что я могу учиться где-нибудь в районе Олбани, но это не то. Здесь — моя жизнь. Здесь всё.

Клэр медленно выдохнула, откинула с лица прядь и села ровнее.

— Тогда я заплачу, — спокойно сказала она. — Я поговорю с твоими родителями. Я возьму на себя всё. Ты не уйдёшь.

— Что? — Вероника не поверила.

— У меня есть деньги. У папы. Я возьму из фонда. Он никогда не заметит. Но ты должна остаться. Ты должна доиграть на рождественском балу. Ты не можешь просто так исчезнуть.

И в этом была вся Клэр. Не в её платьях или обаянии. А в этом тоне — тихом, уверенном, почти деловом. В её готовности отдать всё, что имела, просто чтобы кто-то рядом мог дышать спокойнее.

С тех пор закулисье стало их тайной. Никаких договоров, никаких обетов. Просто они вдвоём. Там, где никто не слышит.

* * *

Теперь здесь была только Вероника. Никто не шуршал занавесками, не садился рядом. Стук за сценой, голоса Ванессы и Карла, глухой бас колонок — всё это оставалось где-то снаружи, а здесь — запах театральной пыли, чужих духов и память.

Вероника обхватила плечи. Из правого кармана выпала фенечка, чуть потёртая. Подарок от Клэр. Привезённая из Амстердама. Тогда, в прошлом году, она сказала:

— Тебе нужна защита. От глупых решений.

Рони сжала фенечку в кулаке. Сейчас ей нужна была не защита, а Клэр.

Снова послышались шаги. Неровные, чуть осторожные. Вероника замерла за стеллажом с реквизитом, прижавшись плечом к ящику, где лежали пластиковые кинжалы. Свет из-под кулис пробивался полосой, отбрасывая на деревянный пол золотистое пятно, но её угол оставался в тени.

В щель между тканью и стеной она увидела Джексона. Он шагал неспешно, озираясь, и в его взгляде было знакомое что-то — он явно кого-то искал. Его профиль был чётким, как на старой обложке альбома Duran Duran, и она поймала себя на том, что всё ещё замечает, каким он стал: более взрослым, коротко подстриженным, без тех длинных, чуть завивавшихся прядей, что он вечно поправлял пальцами.

Кулисы многое в себе прятали. Именно здесь, среди театрального реквизита и складных ширм, Вероника сблизилась с ним в первый раз. Это было тогда, когда «Хиллкрест» всё ещё пытался прийти в себя после исчезновения Клэр.

Было январское утро — сырое, серое, такое, когда кампус будто вымер: студенты прятались в библиотеках, преподаватели отменяли лекции, а в актовом зале царила та самая знакомая тишина.

Рони пришла раньше всех. Репетиция с группой должна была начаться через полчаса. В зале никого не было. Вероника сидела в своём углу, поджала ноги под себя на жестком деревянном стуле и тихо проговаривала строчки из новой песни. Она стучала пальцами по блокноту в такт, ботинком ритмично била в пол и, склоняя голову, почти шептала:

— Не пытайся спасти меня. Я уже не та девушка, которой была раньше.

Слова звучали глухо, но с болью. Эти строчки она придумала ещё в ту ночь, когда поняла, что Клэр не вернётся. С тех пор они крутились у неё в голове, как недописанная мелодия. И только здесь, в тени кулис, она могла их произнести вслух.

Раздался лёгкий скрип двери. Рони моментально захлопнула блокнот, спрятала его под курткой и замерла. На секунду ей показалось — это могла быть Клэр. Могла прийти. Вернулась. Увидела, что её нет в комнате, не у магазинчика мисс Колуэл, и пришла сюда — туда, где всегда было их место.

Но это оказался Джексон.

Он появился, как призрак прошлого: с гитарой за спиной, длинными волосами, в старом клетчатом шарфе и широких штанах, которые всегда держались на нём чуть ниже, чем нужно. Он посмотрел на неё, не удивился.

— Ты здесь, — просто сказал он.

— Что ты тут делаешь? — голос у неё сел, как после слёз. Она прислонилась к коробке с остатками новогоднего декора.

— Думал, Клэр здесь. Я услышал, как кто-то поёт. — Он пожал плечами, отвёл глаза. — У неё тоже был такой голос. Тихий, будто издалека.

Рони уставилась в пол. Брови сдвинулись.

— Она часто сюда приходила? — спросила она.

— Часто. Сидела вот тут, на полу. Писала в свой розовый блокнот. Наверное, дневник. — Он присел рядом, на корточки.

Вероника опустила голову. Пауза повисла. Потом она выдохнула — долго, будто с этим выдохом из неё вышло всё напряжение.

— Я думала, что она сейчас войдёт… — прошептала она. — Сядет рядом и начнёт болтать. Спросит, о чём песня.

Она вдруг почувствовала, как слёзы подступают к горлу. И на этот раз она не удержалась. Они полились по щекам, быстро, без предупреждения. Она не пыталась вытирать их. Просто позволила им течь.

— Я скучаю по ней, — сказала она. — Это как будто… как будто всё теперь неправильно. Всё пусто.

Он не ответил. Только медленно протянул руку, аккуратно коснулся её запястья. Пальцы были тёплыми. Неуверенными. Они сидели молча — пять минут, десять. Потом он положил ладонь ей на колено. Это было странно, неловко, но не отталкивающе.

С тех пор они стали возвращаться сюда вдвоём. Сперва просто сидели, разговаривали. Потом он начал приносить с собой кофе из автомата — для неё с молоком, для себя чёрный. Через неделю — первый поцелуй. Робкий. Едва заметный. Потом — второй. Более уверенный. Третий был уже в темноте, среди старых костюмов и занавесов, когда вся сцена гудела от вечерней репетиции, но они всё равно остались здесь — в своей тихой крепости.

Теперь, стоя перед ней, он казался другим. Лысый, как и многие парни в тот год, когда в кампусе прошёл слух, что короткая стрижка — это протест.