У каждого своя война - Эдуард Яковлевич Володарский

отца с ножом, защищая мать... как однажды в парке Горького они сцепились с компанией подвыпивших ребят и Богдан без страха и секунды колебания пошел один на троих, прикрывая упавшего Робку, дрался с ними так остервенело, что трое парней позорно побежали в кусты... как он воровал конфеты в доме у Костика, воровал для сестренки... Не-ет, Богдан — человек, друг до гроба, думал Робка, возвращаясь в трамвае домой. Тренькал звонок, кондукторша визгливо выкрикивала названия остановок. На коленях у Робки лежала кошелка с пустой кастрюлей.

...Гаврош заявился к Милке домой днем, когда в квартире никого не было — все на работе. Сама Милка взяла отгул, чтобы сделать большую уборку. Она как раз мыла полы, когда затренькал звонок. В коротком платьице, босая, с мокрой тряпкой в руке она открыла дверь, рукой неловко поправила упавшую на лоб прядь волос.

- Хозяйствуешь? — Гаврош затоптался на пороге.

- Ноги вытирай! — Милка бросила ему под ноги мокрую тряпку.

Гаврош, усмехаясь и жуя мундштук потухшей папиросы, с преувеличенной тщательностью вытер ноги, прошел в коридор. Милка зашлепала босыми ногами впереди.

- Зачем пришел?

- Как это? — удивился Гаврош. — Соскучился. Че это ты марафет наводишь? Гостей ждешь? — Он остановился у входа в «пенал», прикурил потухший окурок, привалился плечом к косяку.

Милка вошла в «пенал», обернулась, вновь резко спросила:

- Зачем пришел?

- Ты только не гоношись, не надо, — усмехнулся Гаврош, хотя в голосе прозвучала нотка угрозы. — Тебя добром спрашивают.

- И я тебя добром спрашиваю. Зачем явился?

- А что, не имею права? К тебе вход по спецпропускам, да?

- Уходи, Витька! У меня дел по горло. Скоро люди приходить с работы начнут, а полы не помыты.

Милка вышла в коридор, взяла тряпку, стала полоскать ее в ведре, потом бросила тряпку с водой на пол перед ногами Гавроша, стала мыть, перегнувшись пополам и ловко работая тонкими сильными руками. Гаврош долго молчал, наблюдая, вдруг лицо его зло передернулось, он выплюнул изжеванный окурок папиросы на вымытое место на полу. Милка медленно разогнулась, посмотрела ему в глаза, проговорила, тяжело дыша:

- Подними.

- Ты ж убираешься — вот и уберешь. Или ты только за дорогими гостями подбираешь, а я уже так, пришей кобыле хвост, да?

- Да. Подними, я тебе сказала. — Милка крутила в руках мокрую тяжелую тряпку, уже с ненавистью смотрела на Гавроша.

- Ты на кого хвост подымаешь, Милка? — Гаврош шагнул к ней, наступив на окурок. — Я ж к тебе как к человеку пришел, а ты скалишься. Вечером у меня соберемся?

- Нет, — отрезала Милка. — Разошлись, как в море корабли. Не понял, что ли? Могу повторить.

- От меня бабы просто так не уходят... — с ухмылкой покачал головой Гаврош.

- А вот так они от тебя уходят? — Ярость заплескалась в глазах Милки, и она хлестанула мокрой тряпкой Гавроша по лицу. Гаврош успел отклонить голову, и удар пришелся по плечу, брызги грязной воды легли на щеку.

- А-ах ты, с-сука... — процедил Гаврош, вырвав тряпку из руки Милки и замахиваясь, чтобы ударить.

Милка инстинктивно согнулась, закрывая голову руками. И рука Гавроша с тряпкой медленно остановилась, опустилась, тряпка шлепнулась на пол. Гаврош обнял ее, попытался прижать к себе — Милка сопротивлялась, все так же закрывая лицо и голову руками, бормоча бессвязно:

- Отстань, кому сказала... Чокнулся, да? Отстань… ну что ж ты навязался на мою голову, господи…

Гаврош не отставал, он затащил Милку в «пенал», схватил за руки, разведя их в стороны и пытаясь поцеловать Милку в губы. Она отчаянно сопротивлялась, вертя головой то в одну, то в другую сторону, но Гаврош был сильнее. Он заломил ей руки и стал валить на узенькую кушетку, приговаривая сдавленно:

- Ладно тебе... Забыла, да? Кончай дурочку валять, Милка... Ну чего ты, а? С тобой же по-хорошему, а ты целку из себя строишь... — Он повалил ее наконец, руки жадно зашарили по груди.

- Нет... — задыхалась Милка. — Никогда больше… нет! — Она хлестанула его ладонью по лицу, раз, другой, уперлась ему в грудь руками — откуда только силы взялись. Боже мой, да что она так взъярилась-то? — мелькнуло у нее в голове. Будто у нее раньше этого с Гаврошем не было, будто она действительно девочка-недотрога, ну одним разом больше... И тут же вспыхнуло в памяти рас терянно-счастливое лицо Робки, когда он обнимал ее на этой кушетке, бормотал что-то бессвязное, — и она снова ударила Гавроша по лицу, вцепилась ногтями ему в щеку.

Он рванул на ней платьице, но, когда ногти Милки впились ему в кожу, оставляя глубокие борозды, он взвыл от боли — несколько кровяных бороздок появились на щеке. Милка выскользнула из-под него, прижалась к стене, закрывая на груди разорванное платье.

- Нет! Никогда больше, понял?! Нет!

- Сука ты... Я твоему Робертино козью рожу сделаю…

- Только попробуй! Лучше скажи, откуда у тебя денег столько?!

- Молчи, тварь! Денис Петрович дал!

- За красивые глаза, да? А может, сам взял? В пустом магазине, куда мы за водкой ходили, забыл, да? А теперь эта кассирша за тебя в тюрьму сядет? А ее детей ты кормить будешь? Вор в законе! Морда ты позорная, понял? Дрянь!

Гаврош коротко и сильно ударил ее в скулу. Милка ойкнула, колени подогнулись, и она упала на кушетку.

А Гаврош ударил еще и еще. Милка вскрикивала, закрывала лицо руками. Гаврош навалился на нее, жарко дыша в лицо.

- Только вякни кому-нибудь — убью, как мышь, — со свистом шипел он. — Не я, так другие найдутся, запомни... И Робертино твоему башку отвернут, как шайбу с болта! — Войдя в раж, он еще раз сильно ударил ее в скулу. Милка уже не вскрикивала, лежала, откинув голову, закрыв глаза. Он изнасиловал ее такую, оглушенную, почти бесчувственную…

Встал с кушетки, застегнул брюки и медленно вышел из «пенала». На пороге оглянулся — Милка лежала на кушетке в задранном до живота платье, белые голые ноги вытянулись. Гаврош скривился от неожиданной боли и обиды, прикусил губу. Ему вдруг стало жалко и Милку, и себя, и острая ненависть к Робке пронизала его до пяток. Он прошел по коридору, открыл и с силой захлопнул дверь. От этого звука Милка очнулась, медленно подогнула под себя ноги, застонала, всхлипнула