Расследования Екатерины Петровской и Ко. Том 2 - Татьяна Юрьевна Степанова

Елена Мрозовская видела на его голове-болванке намалеванные алыми румянами глаза-дырки и алый огромный рот. В центре его в дерево с силой всадили карандаш и повесили на него жемчужный браслет. Тот самый, который Мрозовская еще утром заметила на полу среди шляпок. Манекен словно держал жемчуга во рту. Или то были белые зубы… Он хищно улыбался гостям. Его венчала парижская шляпка с цветами и вуалеткой. Из одежды – лишь кое-как зашнурованный корсет. Юбка отсутствовала.

Мрозовская вспомнила давнюю горячую сцену в зимнем саду, в стеклянной галерее, когда Игорь Бахметьев и Прасковья любили друг друга так страстно. Там ведь тоже был лишь корсет…

Аглая стояла рядом с манекеном, положив ему руку на «плечо» – спиной к ним.

– Открываю и закрываю. Это просто. Лишь надо отдать.

Голос ее звучал глухо. Но это был ее голос. Совершенно не похожий на те два, что они слышали за запертой дверью.

– Аглая, что ты делаешь? – спросил Игорь Бахметьев.

В ночи часы на фабричной башне пробили полночь. Башенные колокола… Гул накрыл собой и город, и речку, и дом на ее берегу.

Аглая медленно повернулась на звук – то ли башенных часов, то ли его голоса.

Елена Мрозовская сделала снимок: она… размалеванный манекен… браслет в его пасти… Карикатура на убитую сестру? И… ее рот. Вокруг губ все было черно от запекшейся, засохшей крови инженера Найденова, которую она не стерла и не слизала.

– Quod quaeris? [5]

– Аглая, я… я ничего не хочу. Что ты делаешь?!

– Faciam impleat [6].

Голос Бахметьева дрожал. А ее звучал уверенно. Даже нежно, призывно.

– Время живет. – Аглая повела рукой, словно указывая на звуки башенных часов, которые затихали в апрельской ночи. – Время умирает. Сейчас – время. Время – это я.

Она словно ждала, что он ответит. Но Игорь Бахметьев молчал. Тогда она улыбнулась и снова сделала быстрый смазанный жест. Вроде легонько толкнула манекен в корсете и шляпке. Вроде очень легко.

Тяжелый дубовый манекен с грохотом отлетел к противоположной стене.

Кучер Петруша ринулся вперед и заслонил собой Бахметьева и прильнувшую к камере на треноге Мрозовскую. Но Аглая снова повернулась к ним спиной, легкой походкой заскользила по комнате и уселась на диван, свернулась, как кошка, в углу, подтянув к подбородку острые колени.

Мрозовская сделала еще один снимок. Ее лицо… Взгляд, устремленный на них. Там было что-то странное, дикое.

Сиделка захлопнула дверь. Заперла ее на все замки и засовы.

– Это не припадок, – сказал Игорь Бахметьев. – Она просто… оригинальничает. Завтра утром уберите оттуда манекен. Чтобы его там не было. И браслет заберите. Это ее матери. Он дорогой.

На обратном пути они молчали в пролетке довольно долго.

– Что это было? – не выдержала наконец Елена Мрозовская. – Я все сфотографировала, но ничего не поняла.

– У нее сейчас ничего вообще не поймешь. Она же сумасшедшая. Но она не была сейчас агрессивной – это уже хорошо.

– Язык, на котором она говорила…

– Латынь. – Он устало потер лицо ладонью.

– Она знает латынь? Гувернантка учила ее латыни вместе с французским?

– Гувернантка не учила, она сама учила, по учебнику. Я сам слышал однажды, как она просила фон Иствуда заказать для нее по почте из Москвы гимназический учебник и книжку «По-латыни между прочим». Она способна к языкам. А вы что подумали, Елена Лукинична?

– Ничего. Просто мне и это показалось странным. Латынь в ее устах.

– Она учила латынь самостоятельно. А это несложные фразы. Вы что-то подумали, но не хотите мне сказать.

– А голоса, которые мы слышали? Мужские?

– Она безумна. Почти все сумасшедшие слышат голоса. И порой разговаривают с разной интонацией. Это болезнь.

– Она что-то говорила о «времени». И о том, что исполнит… Что исполнит?

– Я не знаю, – он отвернулся.

Была уже глубокая ночь, когда они вернулись в Дом с башнями. Елена Мрозовская сразу же направилась в фотолабораторию. Она до крайности устала, но ей не терпелось проявить снимки того, что она видела только что.

И там, в фотолаборатории, перед тем как погрузить ее в полный мрак, она сделала для себя еще одно тревожное открытие.

Возможно, потому, что сейчас все ее чувства обострились и она подмечала малейшие штрихи, детали.

Пятна от химикатов на дубовых полках фотолаборатории… Она взглянула на них по-новому. Полтора года назад, когда она приехала снимать свадьбу, управляющий фон Иствуд сказал, что для нее подготовлена эта комната – лаборатория в башенке особняка – маленькая, но оснащенная всем необходимым. И она особо не приглядывалась – ни к стеллажам, ни к пятнам. После убийства Прасковьи она очень быстро покинула Горьевск. Но сейчас…

Даже без электрического света, который она погасила, в свете керосиновой лампы с выкрашенным в красный цвет стеклом она заметила эти пятна. И они выглядели очень старыми. Химикаты въелись в дерево, которое вокруг пятен даже изменило свой темный цвет. Сама Елена Мрозовская в прошлый раз этих пятен оставить не могла – она работала за столом с проявителем. Да и сами стеллажи… Это мебель старая, добротная. И она уже служила кому-то.

Этой комнатой-лабораторией пользовались раньше. Именно поэтому и фотопластины в доме имелись, которые Игорь Бахметьев отдал ей в прошлый раз, чтобы она попыталась сделать с них фотографии. И она сделала. А сейчас поняла: пластины-негативы не просто хранились в архиве. В доме Шубниковых и раньше, много лет назад, увлекались фотографированием. Когда еще техника была довольно примитивной.

Она возилась с проявителем, позабыв о времени. А когда покинула лабораторию, поняла, что слуги давно легли спать. Час был совсем поздний. Но в зимнем саду горел свет. И пахло оттуда гаванской сигарой.

Она направилась к стеклянной галерее – той самой. Игорь Бахметьев – без пиджака, в одной крахмальной рубашке с засученными до локтей рукавами, без галстука – вышел на звук ее шагов.

– Вы закончили? – спросил он.

– Через час все будет готово. Можно смотреть.

– Вы устали, Елена. Вам надо отдохнуть.

– Фотолаборатория… Ею ведь кто-то пользовался раньше, задолго до меня?

Игорь Бахметьев выпустил дым кольцами.

– Фотопластины, что вы отдали мне в прошлый раз, были старые, низкого качества, – она подошла к нему близко. – Кто фотографировал на них?

– Одно фото сделал я.

– Вы?

– Глафира… Она уселась среди цветов. Я просто сделал фото, ткнул пальцем, куда надо в фотоаппарате. Я не умею фотографировать. Она меня попросила. Это было очень давно. Мамонт в тот день завалил ее цветами, когда узнал, что она ждет ребенка, первенца.

– А остальные фото делал Мамонт Шубников? Он снимал свою жену?

– Нет. Он был далек от всего