Клинический случай - Карл Хайасен

– Эмма – мой редактор.

– То есть, типа, твой начальник?

– Ага. Железный кулак.

– Значит, тебе все известно, – обращается к ней Дженет. – Ну, что случилось с моим братом и прочее? То, что мне рассказывал Джек, – это правда?

– Да, – в начальственной манере отвечает Эмма.

– Но вы не можете напечатать статью об этом в газете?

– Нам нужны доказательства, как в полиции.

– Или нам нужно заставить полицию подтвердить, что у них есть доказательства, – вставляю я.

Дженет хмурит брови и нервно притопывает ногой.

– Джек, я не хочу снова распустить нюни. Я же не плакса какая.

– Здесь нечего стыдиться. – Я, например, рыдаю каждый раз, когда показывают «Старого Брехуна».[140]

Дженет обращается к Эмме:

– Могу я тебя спросить? Ты веришь в реинкарнацию?

Эмма смотрит на меня, ища поддержки, но в этом вопросе я пас. После минутного колебания Эмма отвечает:

– Я верю, что все возможно.

– Я тоже. – Дженет подходит ближе. – Послушайте, это очень серьезно. Вы должны посмотреть мне в глаза и сказать, что Клио Рио убила моего брата. Ну, ребята, вы уверены?

– На девяносто девять процентов, – говорю я.

– На девяносто восемь, – говорит Эмма.

– Ладно, наверное, этого хватит. – Дженет надувает пузырь из жвачки. – Идите за мной.

Стуча сандалиями, она спускается по холму вдоль рядов могил. Мы идем следом; Эмма идет впереди меня, на ходу глотая минералку из пластиковой бутылки.

Как ни странно, я не стараюсь отвести глаза от надписей и говорящих цифр, высеченных на надгробиях, – дата рождения покойного и дата его… упокоения.

Если цифры складываются в число сорок семь, что с того? С днем рождения, Джек!

На каждого это сваливается по-своему и в свое время. Семнадцать дней спустя после смерти Джимми Стомы его сестра наконец осознала ужасную правду. Дженет преклоняет колени у свежей могилы перед новеньким блестящим памятником.

Эмма в недоумении, а вот я, кажется, начинаю что-то понимать. Джимми больше нет, нет даже его смертной плоти, и нет в мире такого места, где Дженет может о нем скорбеть.

Она говорит:

– Помнишь его, Джек? Такой милый человечек?

– Конечно.

На памятнике выбито «Юджин Марвин Брандт» – вот, значит, где покоится поставщик медикаментов в своих тапочках для гольфа. «Мой Джин», звала его жена.

Тогда я подумал, что это наглость со стороны Дженет Траш – так вести себя на церемонии прощания. И помнится, меня всего передернуло, когда она попросила меня встать рядом с ней у открытого гроба старика.

Но теперь та сцена вовсе не кажется мне извращением. Вскоре ее брату предстояло стать пеплом, и Дженет знала, что ей придется скорбеть над пустотой. Ей нужно было особое место, куда она могла бы приходить, сублимированная могила – и она выбрала Юджина Марвина Брандта. Мне кажется, я ее понимаю.

А может, и нет.

– О, Джек, я совершила ужасную вещь!

И она разражается сейсмическими рыданиями. Эмма обнимает ее за плечи.

– Самую… ужасную… вещь… за всю… свою… чертову жизнь! – выдавливает Дженет сквозь слезы.

– Все хорошо, все хорошо, – успокаивает ее Эмма.

– Нет. Не хорошо. Совсем не хорошо.

Я подхожу ближе:

– Расскажи, что случилось.

– Мне так стыдно перед Герти.

– Кто это? – мягко спрашивает Эмма.

Я киваю на памятник:

– Миссис Брандт, – шепчу я Эмме.

Эмма нагибается к Дженет:

– Вам обеим сейчас плохо, тебе и Герти. Вы обе потеряли близких людей.

– Ты еще не понял, Джек? – Дженет поворачивается ко мне, ее щеки блестят от слез. – Джек, я сделала ужасную вещь.

Теперь уже я ничего не понимаю. Сестра Джимми встает с травы, оправляя вылезшие трусики.

– Я видела передачу про реинкарнацию по каналу «Третий глаз», – говорит она. – И там говорили, что, возможно, это не срабатывает, если в могиле нет тела. И чем больше я об этом думала, тем больше хотела, чтобы у Джимми был шанс, понимаете? Шанс вернуться в шкуре дельфина или летучей рыбы. Ну или кем там ему суждено.

– Дженет, что ты такое говоришь? – Пальцы Эммы впиваются мне в локоть.

– Понимаете, Клио знала. Она знала, что Джимми хотел, чтобы его кремировали.

– Очень удобно для нее, как оказалось.

– Джек, я люблю своего брата и уважаю его желания, но я была не готова. Клио так торопила события, так спешила с кремацией… И я почувствовала – что-то здесь не так. И потом, я не была готова с ним проститься. – Дженет размахивает руками, как будто перемешивает салат «Цезарь». – А Клио было плевать на мои чувства. Она мне даже не перезванивала.

– И что ты сделала? – нежно спрашивает Эмма.

– Ужасную вещь. – Дженет глубоко вздыхает и вся содрогается при выдохе. С грустью она смотрит на памятник Юджину Марвину Брандту. – Я поменяла бирки, – говорит она.

– Что?!

– В тот день в похоронном бюро, когда ты почти упал в обморок и вышел на воздух, помнишь? Ну вот, я тогда вернулась, чтобы положить пластинку «Дорз» Джимми в гроб, – и тогда-то я и поменяла бирки. Когда прощание с Джином закончилось, его поставили в заднюю комнату, рядом с Джимми. Я все спланировала. Это ведь ужасно?

Это ужасно. Меня распирает от желания заключить ее в объятия – вот насколько это ужасно. Я хочу вальсировать среди могил, обняв одной рукой Эмму, а другой – Дженет.

– Джек, что за бирка? – спрашивает Эмма.

– Ну, в похоронной конторе на гробы, которые должны отправиться в крематорий, цепляют такие специальные бирки.

– О-ох.

– Я в полном дерьме, да? – спрашивает Дженет.

И мы все одновременно поворачиваемся и смотрим на надгробие. Стоим плечом к плечу под полуденным августовским солнцем, и наши тени – словно три голубя, сидящие на проводе. Рубашка у меня на спине мокрая от пота, а у Дженет запотели стекла очков. Одна Эмма свежа как огурчик. Я держу ее за руку – нет, я стискиваю ее руку.

– Так, давайте еще раз проясним ситуацию. – Я стараюсь не показать восторга. – Юджин Марвин Брандт, упокой Господь его душу, на самом деле вовсе не лежит под сим камнем.