Антология советского детектива-48 - Николай Иванович Леонов

Гуров прогуливался по проспекту, наблюдал за входом в министерство и увидел Референта сразу, как только он появился в дверях. «Вольво» с Денисом за рулем Гуров засек раньше и перегнал свое такси за угол, чтобы находиться рядом.

Референт сел в машину, Гуров сел в такси. Денис поправил боковое зеркало, значит, Референт едет домой. Гуров назвал водителю адрес.

«Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы платило в конвертируемой валюте», – думал Референт, подъезжая к дому.

– Жду тебя часа через два, – сказал он Денису, выходя из машины. – Нам предстоит кататься целый вечер.

Референт, человек в принципе очень внимательный, так был погружен в свои мысли, что, проходя через вестибюль, не обратил внимания на швейцара, который хотя и поклонился, но улыбка не соответствовала обычной, была ехидной, торжествующей. Референт поднялся на этаж, открыл первые двери, отпер вторые, получил толчок в спину и в квартиру не вошел, влетел.

– Я же сказал, как освобожусь, так мы и встретимся. – Гуров запер двери, прошел мимо хозяина, оглядел гостиную. – Ты ко мне явился без приглашения, так я понял, что мы без церемоний, попросту.

Гуров начал разгуливать по квартире, осматривая ее, словно музей.

– Руслан, ты не знаешь, кто первым высказал пошлую, но в принципе верную мысль, что красиво жить не запретишь?

– Когда я к вам, Лев Иванович, пришел, то поздоровался, – шок неожиданно прошел, и Референт взял себя в руки. – И плащ я снял, и ноги вытер.

– Так ты хотел понравиться, а мне это ни к чему. – Гуров снял плащ, бросил его на руки хозяину. – Я тебя чаем поил, так что давай накрывай.

Хотя Волин был растерян, ему почему-то в этот момент казалось самым важным, чтобы гость обращался к нему на «вы».

– Лев Иванович, может, вы не помните, меня зовут Руслан Алексеевич.

– Я намекнул на кофе или чай, – сказал Гуров, проходя в кабинет и с любопытством его оглядывая.

На обитой кожей стене красовалось старинное оружие. «Где-то в этой квартире нужный мне пистолетик. Конечно, получи я постановление на обыск…»

– Кофе по-восточному или можно растворимый? – Волин выглянул из кухни.

– Был бы коньяк хорош, а кофе можно любой, – ответил Гуров, переходя в спальню. – Интересно, сколько душ прописано в столь скромных апартаментах?

– Не изображайте участкового, Лев Иванович. – Волин принес кофе в гостиную, открыл бар, жестом пригласил, мол, выбирайте.

Гуров подошел, взял одну бутылку, затем другую, вздохнул, поставил на место, опустился в низкое кресло.

– Ну? Каковы наши дела? – Он понял, что хозяина раздражает бесцеремонность, даже хамское обращение, но мириться было еще рано, и Гуров спросил: – Так зачем я тебе понадобился? Какие важные вопросы ты хочешь со мной решить?

Гуров откровенно бутафорил, переигрывал, вел себя, словно подвыпивший амбал с хлипким интеллигентом. Мол, вот ты образованный, умный, в шляпе и очках, а я с тобой чего хочу, то и сделаю, могу очки и шляпу снять, а могу и морду набить. И будешь ты молчать и терпеть, так как ни одна живая душа за тебя все равно не заступится.

– Лев Иванович, у вас на руках двадцать два, а вы все прикупаете. – Волин налил кофе, коньяк не предложил, понимая, что подполковник все равно пить не будет. – Может, хватит?

– У кого сколько очков, выяснится, когда карты раскроем. – Гуров взял чашку, понюхал кофе и отставил. – А сейчас говори: зачем звал?

– Хотел выяснить наши взаимоотношения…

– А ты считаешь, что они существуют? – Гуров брезгливо поморщился.

– Конечно, существуют, – Волин обретал уверенность. – Но если вы хотите, я еще раз могу объяснить отлично известную вам ситуацию. У меня есть доказательства, что подполковник Гуров застрелил генерала Потапова. Конечно, вы не убивали, но это вы будете долго и нудно доказывать сначала на следствии, потом в суде.

– Ты, конечно, читал «Золотого теленка». Там есть такой Паниковский. Так вот, он нарушил конвенцию. Не помнишь, что с ним приключилось? Я с тобой, сукин сын, никакого договора не заключал. Но при нашей последней и единственной встрече прозвучало выражение «честное слово». Ты свое нарушил, считай, и я его не давал, так что берегись.

– Слова всегда слова, а дело – всегда дело. Если вы на переговоры не идете, покидайте помещение. А завтра…

– Так бы и говорил, – перебил Гуров и поднялся. – А то цирлих-манирлих, белые перчатки…

Он шагнул к двери, Референт тоже встал, чего и добивался Гуров.

– И последнее, – он улыбнулся, опустил голову, взглянул под ноги. – Разрешите?

– Извольте, – отозвался Референт, убежденный, что сейчас строптивец начнет торговаться. Додумать он не успел, Гуров слегка пригнулся и ударил Референта со всей силой, на какую был способен. Учитывая, что вес Гурова превышал восемьдесят килограммов и удар пришелся по открытой челюсти, результат оказался соответствующим. Безвольное тело хозяина опрокинуло кресло, ударилось о ковер, свалилось сначала на бок, затем медленно улеглось на спину и затихло. Гуров посмотрел на Волина, как смотрят на неодушевленный предмет, скажем, на манекен в витрине магазина, сказал:

– А ведь красивый и вроде неглупый мужик… Жалость какая.

Он вздохнул, прошел в ванную, подержал ушибленную руку под холодной водой, намочил полотенце и вернулся в гостиную. Волин уже сидел, беззвучно шевелил кровавыми губами. Гуров швырнул ему в лицо мокрое полотенце, сел в кресло и отпил кофе.

– Вот и кофе уже остыл, – сказал он укоризненно. – Где же русское гостеприимство?

Он встал, перешагнул через ноги Волина, подошел к бару, взял бутылку и два бокала.

– Давай, давай, пошевеливайся. Срочно поговорить, срочно поговорить, – передразнил Гуров, – а сам резину тянешь… у меня времени, между прочим, нет. Так что кончай придуриваться, поднимайся, поговорим серьезно.

Волин осторожно вытерся мокрым полотенцем, ощупал голову, встал на четвереньки, затем с трудом выпрямился.

– У меня сотрясение, – он причмокнул рассеченной губой. – Вы заплатите, – и замолчал, посчитав, видимо, что в данный момент угрожать расплатой преждевременно и опасно.

Гуров смотрел сквозь Волина и думал почему-то об отце и матери, о покойной домохозяйке Клаве, о юном Льве Гурове, который в двадцать два года пришел работать в уголовный розыск. Тот Гуров был юноша стеснительный, беспричинно краснел и ужасно переживал, когда над ним подшучивали. «Я стремился к самостоятельности, к мужскому настоящему делу, а сотрудник „угро“ борется со злом… Увидели бы родители, как их любимый и единственный доборолся: врезал изо всех сил человеку по лицу и смотрит, как тот кровь сглатывает, да еще думает о том, как его еще раз побольнее ударить и добить окончательно. Только теперь уже