Новогодний подарок - Джанни Родари

походил на хорошенькую девочку. К сожалению, в те времена было принято коротко стричь мальчиков. Бабушке пришлось смириться с тем, что семейный Фигаро время от времени срезал эти белокурые шелковые локоны. Но она не могла допустить, чтобы их сжигали, и потому бережно поднимала их с пола, подхватывала прямо из-под ножниц, складывала в конверт, помечала на нем дату и хранила среди самых дорогих своих реликвий. Мальчик был так поражен этим, что задался одной целью, и всю жизнь…

— Насколько я понимаю…

— Ну да, всю свою жизнь он собирал свои волосы. Каждый раз, уходя от парикмахера, а его услугами он пользовался тридцать семь лет, он собирал свои волосы, клал их в конверт и отмечал на нем дату, когда они были срезаны, и разные другие обстоятельства, сопутствующие этому событию. Так, например: «Острижены, когда я отправлялся на свадьбу дяди Филиппа». Или: «Подкорочены по случаю обручения моего друга Л. М.» и так далее. Не буду утомлять вас другими подробностями. Вы только представьте — вся жизнь человека отражена в этих волосах, сначала белокурых, потом каштановых, наконец, седых. И каждая прядь волос таит бог знает сколько историй. Тут и болезни, и всевозможные волнения, и события личной, может быть, даже национальной или международной жизни. Оказалось, например, что мой отец остригся в тот день, когда Италия вступила во вторую мировую войну. Как, по-вашему, неужели в остатках его шевелюры никак не отразилась драматичность этого дня?

— Может быть, ученые могли бы…

— С научной и благотворительной целью я не раз предлагал коллекцию моего отца разным университетам, но они не проявили к ней достаточного интереса.

— Кстати, — прервал я его, — вы сказали, что он собирал свои волосы тридцать семь лет. Значит, ваш отец перестал собирать свою коллекцию еще довольно молодым человеком?

Мой попутчик вздохнул.

— В сорок два года, — сказал он, — мой отец стал совершенно лысым. Ничто на свете не могло утешить его так он был сражен этой жестокой насмешкой судьбы, которая, видимо, время от времени развлекается, убивая в людях дух коллекционирования. Вскоре он заболел и умер. И теперь мне надлежит продолжать семейную традицию.

— Значит, вы тоже коллекционируете свои волосы?

Мой спутник не ответил. Он уже не раз с тревогой посматривал в окно и теперь был явно чем-то обеспокоен. Поезд, который до сих пор мчался, как резвый жеребенок, замедлил ход.

— О господи! — воскликнул пассажир. — Мы уже в Традате. А я-то думал, что мы еще в Саронно! Извините, я сейчас вернусь!

И он рванулся к выходу.

— Вы забыли свой чемодан! — крикнул я ему вслед.

— Нет, нет! Я же сказал, что сейчас вернусь.

Возле станции поезд, как всегда, заскрежетал тормозами. Из вокзала вышел начальник станции в фуражке с красным околышком, помахивая двухцветным жезлом. Я видел, как он обменялся несколькими словами с контролером, подошел к паровозу, из окошка которого высунулся машинист, вытиравший ветошью руки. Обычная сцена, если не считать, что по платформе бежал, словно догоняя поезд, мой попутчик. Он подлетел к начальнику станции и перевел дух. Затем он что-то сказал ему, и тот отрицательно покачал головой. Мой попутчик продолжал на чем-то настаивать, и вскоре разговор превратился в бурную дискуссию, а затем в ссору с яростной, угрожающей жестикуляцией. Казалось, они вот-вот перейдут врукопашную. И действительно, я увидел, что мой спутник схватил своего собеседника за грудки и принялся исступленно, что было сил трясти его. И тот, естественно, закричал: «На помощь!» Прибежал полицейский, схватил моего попутчика за руку, оторвал его от начальника станции, и тот, обретя свободу, тут же воспользовался этим и дал сигнал к отправлению поезда.

Мой приятель покорно последовал за полицейским. Смущенная улыбка блуждала на его симпатичном лице.

— Синьор, — крикнул я, высовываясь из окна, когда они поравнялись с моим вагоном, — а как же ваш чемодан?

— А, спасибо! Давайте его сюда.

— Но что случилось?

— Ничего страшного. Маленькая неудача в работе. Все обойдется без особых потерь, и я, наверное, все же завладею тем, что хочу.

— Ничего не понимаю, но все равно желаю вам удачи!

— Не понимаете? Но это же так просто. Я собираю свистки начальников станций. Я обещал себе собрать по свистку со всех станций, где побывал мой бедный дедушка. И собрал почти все. Не хватает только свистка со станции Традате. Но я заполучу его, будьте уверены! А вы, если окажетесь в Асколи Пичено, разыщите меня, спросите доктора…

Резкий свисток набиравшего скорость паровоза помешал мне расслышать его имя. Так что мне трудно будет узнать, чем кончилась эта история.

Вся жизнь — этологии!

Это интервью, которое я сейчас изложу вам, профессор Бергман из Упсальского университета в Швеции давал мне, сидя за столиком возле кафе на одной из площадей Флоренции, напротив знаменитой колокольни Джотто.

— Присаживайтесь, — любезно предложил он мне, опуская на стол кружку с пивом, — простите, что принимаю вас здесь, на улице. Тут, конечно, довольно шумно и разговаривать не совсем удобно. Но вы же понимаете, я не могу покинуть свой наблюдательный пост в рабочее время. А в другое время я не работаю. Из принципа, а также по рекомендации моего профсоюза. Итак…

Я ответил, что столик на тротуаре у кафе меня вполне устраивает, уличный шум не смущает, а пиво — великолепное. Я вкратце повторил ему то, что уже сказал по телефону, а именно, что интерес публики к его необычайной карьере и к его научным, скромно говоря, революционным исследованиям полностью оправдывает мое журналистское любопытство.

— Спасибо, — сказал профессор Бергман и добавил: — Надеюсь, интервью будет оплачено?

— Двадцать семь тысяч долларов вас устроят?

— Минуточку, переведем в шведские кроны… Согласен. Но, между прочим, любопытно, почему именно двадцать семь тысяч?

— Сегодня у нас двадцать седьмое, — кратко объяснил я.

— Этого я не учел. О’кей, как говорят у нас в Швеции. С чего же вы предлагаете начать?

— С начала, профессор.

— Начало относится к 1957 году. Мне было в то время тринадцать лет, и я безумно любил кошек. Мне довелось тогда прочитать в какой-то газете, что среди множества других наук есть и такая, как этология — наука, изучающая нравы и обычаи животных. Я решил, что, когда вырасту, стану этологом и буду изучать кошачьи повадки.

— И остались верны этому намерению?

—