Новогодний подарок - Джанни Родари

— Ламберто, Ламберто, Ламберто…

Барон подмигивает мажордому. В мансарде под крышей работа идет безостановочно.

Барон встает, делает два-три шага и вдруг радостно смеется.

— Смотри! — восклицает он. — Я забыл ухватиться за свои палки с золотыми набалдашниками и не падаю! Кости и мускулы опять с прежним усердием выполняют свои обязанности. И я бы даже охотно поплавал сейчас.

— Не будем преувеличивать, синьор барон. Зачеркнем номер двадцать три, хромота, и продолжим контроль.

— Ну давай.

— Номер четыре, бронхит хронический.

— Последний раз я кашлял во время карнавала, потому что поперхнулся.

— Номер двадцать четыре, цистит.

— Цистит, должно быть, отправился на каникулы, дорогой Ансельмо, потому что я не чувствую никаких неприятностей.

Контроль длится несколько дней. Барон Ламберто и его верный мажордом скрупулезно проверяют все составные части организма, ничего не пропуская:

скелет,

мускулатуру (только на это понадобилось два дня, потому что мускулов более шестисот и проверить надо каждый),

нервную систему (такую сложную, что просто действует на нервы),

пищеварительный тракт (теперь барон способен переварить и скорлупу улитки),

кровеносную систему,

лимфатическую систему,

эндокринные железы,

гениталии.

Все в порядке — от нервных окончаний в коже, которые передают в мозг сведения о том, насколько горяча или холодна вода в ванне, до каждого из тридцати трех позвонков, как подвижных, так и неподвижных.

Все части тела, все компоненты этих частей, все элементы этих компонентов исследуются тщательно и придирчиво, чтобы в них не затаилась какая-нибудь болезнь, какое-нибудь повреждение и не скрылась попытка саботажа. Оба исследователя, словно отважные путешественники, пробираются по лабиринтам вен и артерий, заглядывая в желудочки сердца и в предсердия, смешиваясь с толпой эритроцитов и лейкоцитов.

— Синьор барон, ретиколоцитов становится так много, что просто не нарадуешься!

— А что это такое — ретиколоциты?

— Самые молодые красные кровяные шарики.

— В таком случае, вперед, к молодости!

Барон и мажордом проникают в кортиев орган и попадают в уши, высаживаются на островах селезенки, около поджелудочной железы, забираются на Адамово яблоко, блуждают в мальпигиевых клубках, приютившихся в почках, с помощью кислорода и углекислого газа входят в легкие и выходят из них, по мосту Варолио поднимаются в мозг, дуют в евстахиеву трубу, играют на органах Гольджи, натягивают сухожилия, отражают рефлексы, упаковывают фагоциты, щекочут ворсинки кишечника и закручивают двойную спираль ДНК. Время от времени они теряют друг друга из виду.

— Синьор барон, где вы там прячетесь?

— Открываю выход из желудка в кишечник. А ты где?

— Тут рядом. Собираю желудочный сок. Сейчас встретимся в двенадцатиперстной кишке.

Ансельмо ведет бортовой журнал путешествия. Во многих случаях, однако, контроль не так уж необходим. Достаточно помощи зеркала. Любой человек, увидев сейчас барона Ламберто, дал бы ему самое большее лет сорок. И отметил бы, что он здоров во всех отношениях.

Несколько недель назад он был дряхлым старцем, державшимся только на лекарствах и на своих знаменитых палках с золотыми набалдашниками, а теперь это полный здоровья, стройный, высокий молодой блондин, прекрасный спортсмен. У него уже давно стало привычкой каждое утро плавать вокруг острова, чтобы держаться в форме. Он безо всякого труда исполняет на рояле самые сложные произведения. Много занимается гимнастикой. Сам колет дрова для камина. Охотно садится за весла и легко управляет парусом, не путая кливер с бизанью. Бесстрашно прыгает с трамплина, а если надо, то и с дерева. Между тем все двадцать четыре его банка аккуратно каждую неделю присылают ему отчеты о доходах. А в мансарде под самой крышей шестеро ничего не ведающих тружеников по-прежнему день и ночь без конца произносят его имя, не зная зачем (только Дельфина все еще задается этим вопросом):

— Ламберто, Ламберто, Ламберто…

— Старый египтянин был прав, — с удовлетворением говорит барон. — Как он сказал? «Имя должны произносить…». «Имя живет…» Что-то в этом духе, по-моему.

— Я записал его мысль дословно, — говорит Ансельмо, листая свою записную книжечку. — Вот она:

«Человек, чье имя произносят, продолжает жить».

— Прекрасно, — соглашается барон. — «Человек, имя которого произносят…» Прекрасно и, судя по результатам, верно. Ах, как мудры эти древние обитатели пустыни!

— Если я правильно понял, — уточняет Ансельмо, — речь идет об одном из секретов фараонов.

Барон задумывается.

— Однако все они умерли. Как же так? Если они знали этот секрет…

— Очевидно, они не верили в него. Думали, должно быть, что это просто старинная поговорка, а не рецепт от всех болезней.

— Возможно, — соглашается барон. — Но какой странный был, однако, этот святой. Я принял его за нищего.

— Да, выглядел он именно так. И хижина, в которой он жил, походила на курятник. Куры чуть ли не на голове у него сидели.

— Наверное, чтобы клевать вшей, — смеется барон. Он опирается руками на рояль и ловко перепрыгивает через него, восклицая: — Оп-ля! Если когда-нибудь я появлюсь на свет заново, то стану выступать в конном цирке.

— Ну что вы, синьор барон! Вы ведь теперь не умрете!

— Да, я об этом не подумал.

Барон нажимает кнопку.

— Ламберто, Ламберто, Ламберто…

Каждое утро у него появляется новый зуб, старая искусственная челюсть давно уже выброшена в мусорный бак. Теперь он может запросто грызть орехи своими собственными крепкими, молодыми зубами.

— Ламберто, Ламберто, Ламберто…

«Человек, имя которого произносят, продолжает жить…»

4

Если подняться на крышу собора святого Петра в Риме, знаменитого своим куполом, и если знать, в какую сторону смотреть, то можно увидеть красивое здание, окруженное большой террасой. Там сидит под тентом молодой человек лет тридцати пяти и грустно о чем-то размышляет. Это Оттавио, племянник барона Ламберто. Он проиграл в кегли последние остатки состояния, доставшегося ему от бедной мамы. Сегодня хозяин гостиницы пришлет ему счет за газированную воду, которую он выпивает в невероятных количествах и которой щедро угощает друзей. Как он оплатит этот счет?

«Я погиб, — думает Оттавио. — Вся моя надежда — это дядя Ламберто. Может быть, он решит умереть и оставит мне в наследство свое состояние. Или хотя бы парочку банков… Сейчас ему, наверное, уже лет сто. Хорошо бы показаться ему. Напомнить, что я единственный сын его единственной сестры. Что делать? Ехать или не ехать? Пусть решит эта моя последняя монета