Собака Пес - Даниэль Пеннак

Они пересекли весь Париж. Давно уже стемнело. Где-то по дороге Гиеныч вдруг приказал:

– Жди меня здесь.

Пёс уселся и стал ждать. Долго дожидаться не пришлось. Скоро Гиеныч выскочил из-за угла, за которым перед тем скрылся. В зубах он держал какую-то большую птицу и мчался со всех ног. За ним бежал толстяк в белом фартуке и на диво пронзительным голосом кричал: «Держи вора!». Прохожие смеялись. Гиеныч вихрем пронёсся мимо Пса. После секундного замешательства (нет, правда, короткого, как вспышка молнии!) Пёс бросился преследователю под ноги.

Раздался громкий крик и такой звук, словно рухнул большой мягкий самолёт, чёрное небо сделало кувырок, потом Пёс снова вскочил на ноги и не раздумывая, все ещё оглушённый, пустился догонять Гиеныча, который как раз сворачивал за угол в конце улицы.

Теперь они шли бок о бок, и Пёс, возбуждённый до крайности, сыпал вопросами:

«А куда мы идём?»

«…А птица зачем?»

«…Как ты думаешь, он убился, этот Белый Фартук?»

«…А, Гиеныч? Куда мы идём?»

Но Гиеныч всё шёл и шёл быстрым шагом, не разжимая челюстей, в которых держал добычу, безмолвный, только глаза у него горели ярче обычного.

Наконец они добрались до Сены. Это была глухая окраина Парижа. Там, где возвышаются заводы за тускло-жёлтой канителью старых фонарей. Река текла такая же чёрная, как небо над ней. Ещё был мост. И этот мост, неистово освещённый, пробивал окружающую темноту туннелем ослепительного света. Гиеныч на секунду приостановился, словно в нерешительности. Брови у него сдвинулись, зрачки расширились. Он обшаривал глазами тьму там, куда указывал световой туннель. Пёс наблюдал. Вдруг взгляд Гиеныча на чём-то остановился. Пёс посмотрел туда же. Неожиданно ему предстало нечто, чего он сначала не увидел: какой-то тёмный массив вырисовывался над рекой по ту сторону моста; это были деревья. Гигантские! Несмотря на рокот города, даже отсюда было слышно, как шумит их листва. Они буйно раскинулись над островком, о который течение разбивалось, завиваясь водоворотами. Освещённая снизу листва мигала в ночи короткими серебристыми сигналами. Гиеныч двинулся дальше. Пёс шёл за ним по мосту в стенах этого ослепительного света. И в первый раз по-настоящему увидел птицу. Вот это оперение! И золотое, и красное – краснее красного. И ещё десятка цветов куда ярче, чем даже на палитре у Кабана. Пёс опять принялся выспрашивать:

«А зачем эта птица?»

«…А какой она марки?»

«…А, Гиеныч?»

«…Это нарисованная птица или настоящая?»

Гиеныч по-прежнему не отвечал. Он шёл, высоко задрав голову и напрягая шею, которую гнула к земле тяжесть птицы. Птица была больше Пса.

Наконец они перешли мост и оказались перед портиком, сложенным из больших камней. Наверху у него была какая-то надпись, но прочесть её Пёс, разумеется, не мог. Кованая входная решётка была открыта. Казалось, она приглашает войти. Однако Гиеныч входить не стал. Он шагнул к портику и положил птицу между каменными столбами, потом отступил обратно, сел и стал ждать. Пёс уселся рядом.

– Что это за место? – спросил он, затаив дыхание.

– Собачье кладбище, – сказал Гиеныч будничным тоном.

– А чего мы ждём? – шёпотом спросил Пёс, сам не зная, чего ему больше хочется – поскорее войти или удрать.

– Жди. Сам увидишь.

За портиком было темно. Казалось, на кладбище нет ни души. Только и можно было различить внушительную тень – статую сенбернара с бочонком рома на шее, бережно несущего в своей огромной пасти ребёнка. Шумел ветер. Вода поплёскивала о берег. Они сидели так уже довольно долго, когда появилась кошка. Это была красивая египетская кошка, длинный сильный зверь песочной масти. Казалось, её породила сама темнота. Пёс так и подскочил и угрожающе зарычал.

– Замолчи, – приказал Гиеныч.

Кошка уселась перед ними и принялась их разглядывать. Ничуть не насторожённо, очень непринуждённо. Она подождала, пока Пёс совсем успокоится, потом ухватила птицу за шею и поволокла её в темноту кладбища. Только тогда Гиеныч сказал:

– Пойдём.

На кладбище было не так темно, как казалось снаружи. Свет от моста там и сям пробивался между нависающими ветвями. Как будто косые лучи в соборе, падающие на каждую могилу. А кругом сплошная тьма. Тут были всевозможные надгробья – величественные памятники и совсем маленькие плиты, мраморные, гранитные или просто бетонные, а на них всевозможные имена: Поллукс, Милорд, Рамзес, Цезарь (золотыми буквами), Папик, Плюх, Бибишь, Лаки, Мушка (гравировкой по камню или краской по бетону), и Гиеныч уважительно читал их вслух, вместе с прощальными словами любви, которые хозяева написали под этими именами:

«Нашей Мушке от любящих друзей. Мы тебя никогда не забудем». – «Милому Фанту, товарищу в радости и горе». – «Прощай, Лейла, я плачу». – «Ах, Бишон, добрая душа, ты был лучше, чем я…» – и ещё, и ещё, великая жалоба людей, оплакивающих свою утраченную собаку, плач, внятный каждому посетителю.

На всех могилах были цветы, а между ними росли большие, невероятно могучие деревья.

– Это не деревья, – заметил Гиеныч, – это собаки, которые стали деревьями.

Но что особенно поразило Пса, так это количество кошек, бродивших по кладбищу. Можно было подумать, что это их царство. Один чёрный кот, тонкий, гибкий и невозмутимый, выводил когтями красивые узоры на песке вокруг надгробия из розового порфира, уже украшенного птичьими перьями. Перьями, которые Пёс узнал с первого взгляда.

– Ну да, – сказал Гиеныч, – днём наше кладбище украшают и охраняют люди, но ночью этим занимаются кошки… И уж они-то охраняют! – добавил он, кивнув на пару жёлтых глаз, не мигая следящих за ними из темноты.

А у самых ворот, справа от входа, был холмик, весь в цветах – могила неизвестной ничейной собаки, которая пришла умирать сюда, на кладбище счастливых собак.