Июнь, июль, август - Сергей Анатольевич Иванов

Зачем же он это делает? А затем же, зачем и мальчишка на катке подшибает вон ту девчонку в синем свитерочке, — от смущения, представьте себе!

Еще как бывает? Бывает, что мальчишка перед девчонкой распускает хвост павлином — хвалится, выламывается… Бывает это у взрослых? Сколько хотите.

Еще какие есть способы влюбляться?.. Да их, в сущности, десятки, если не сотни. Например, изобразить совершенное равнодушие, не замечать свой «предмет» ни краешком глаза, ни полуресничкой. Но при этом все время стараться быть на виду. Такие штуки (ну, естественно, с учетом возрастных особенностей) проделывают и ребята, и взрослые.

А Михаил Сергеевич влюбился совсем особым способом.

Все сидели и веселились, а он вдруг встал.

— Ты куда, Миш?

— Дело есть одно…

Все про него знали, что он человек немного… странный, но человек хороший, и поэтому не беспокоились.

Он вышел на улицу. Был уже глубокий вечер. При свете ярких праздничных окон он оглядел двор. И представьте себе, обнаружил то, что искал: лопату и тачку с огромными железными колесами. Такие тачки, между прочим, на стройках первой пятилетки называли «стерлингами», в них возили в котлованы жидкий бетон. И вот бородатый, как разбойник, Михаил Сергеевич Зотов вывел гремучую железную тачку с гремучей лопатой внутри на улицу и покатил по булыжной мостовой.

Картина довольно-таки странная! А особенно для того дворника, у которого Михаил Сергеевич позаимствовал лопату и тачку-стерлинг. Но ведь это был праздник, Седьмое ноября, и никого не заботила тачка, гремящая по мерзлому булыжнику.

Так он и ехал себе. А города, надо сказать, Михаил Сергеевич совсем не знал. Наконец ему встретилась где-то на окраине компания. Иллюминации там, несмотря на праздник, никакой. Только одинокий фонарь качался вверху.

— Эй, ребята! — сказал неизвестный, и глаза его сверкнули из-под черной маски. — Где тут у вас лес?

Паренек, который играл на гитаре, в свободное от работы и отдыха время участвовал в народной дружине. Но слишком уж неразбойничье лицо было у этого разбойника.

— Так ведь… — сказал он, отчего-то смущаясь, — сейчас вам направо… вон где следующий фонарь светит. И вниз, к речке. А там через мостик на горку, вот он и лес.

Потом компания долго смотрела вслед бородачу, долго слышала, как гремит его телега. А потом они молча пошли своей дорогой. У каждого на языке крутилась одна и та же фраза: «Странный какой-то человек, верно?» Но никому не хотелось ее говорить — больно уж она была очевидная.

А в той компании, из которой ушел Михаил Сергеевич, танцевали-танцевали, говорили-говорили, под конец попили чайку и улеглись спать. Больно уж не хотелось расставаться, больно уж не хотелось выходить в эту дремучую ночь.

Все они были туристы, походники — народ неприхотливый. Ребята, например, поступили очень просто: сняли со стены ковер, на одну половинку легли, другой укрылись. Так за милую душу и проспали до самого утра… А Михаила Сергеевича среди них все не было.

Утром первой проснулась хозяйка, у которой все же болела душа за гостей, за немытую посуду, за то, что приедут родители и увидят послепраздничный разор. Этой хозяйкой была уже упоминавшаяся в нашей истории Женя Смородинская. Или, как ее все звали, Женька.

В халатике, в шлепках на босу ногу она пошла на кухню и принялась за дело.

Скоро, услышав шум воды, к ней присоединился кто-то из гостей. Кажется, это была Люся Кабанова (та самая, которая теперь в третьем отряде). Они мыли посуду и тихонечко болтали.

— А тебе Миша Зотов понравился?

— Не знаю, Люсь… — Тут надо заметить, что Женька прошлый вечер видела нашего бородача впервые.

— А он вроде все на тебя поглядывал, да?

— Не знаю, Люсь.

— Слушай, а он вернулся вчера?

— Да я не знаю, Люсь.

Они переглянулись, правда, не очень встревоженно. И в комнату, где спали ребята, не пошли — неловко.

Женька потушила на кухне свет, а Люся Кабанова подошла к окну, чтобы открыть шторы. Внизу она увидела невероятное: вдоль всего Женькиного дома тянулся ряд молодых липок. Вчера их не было! В середине этой цепи, как раз под Женькиным окном, оставались две свободные ямы. В одну из них бородатый человек усаживал очередное деревце. Дворник (хозяин лопаты и тачки-стерлинга) прилежно ему помогал, удерживая липку точно перпендикулярно к плоскости земли, что при посадке почему-то считается крайне важным делом.

Пословица говорит, что за свою жизнь человек должен вырастить ребенка, посадить дерево и убить змею. Как выяснилось в последнее время, змей убивать вредно. Никакого ребенка Михаил Сергеевич тоже пока не растил. Но вот план по деревьям он выполнил на много человеческих жизней вперед!

— Жень!

Женька посмотрела в окно, потом на Люсю Кабанову. Что тут можно было сказать? Что человек с ума спятил — это во-первых. Или влюбился — это во-вторых.

Как некоторые из нас знают по себе, первое и второе во многом одно и то же.

Но Женька и Люся женскими своими сердцами, конечно, поняли, чего тут больше. Они снова переглянулись, и Женька пожала плечами: мол, понятия не имею, что мне делать.

Она никогда не любила. И влюбляться не собиралась. Она вообще была довольно-таки легкомысленным существом, несмотря на то что училась в пединституте.

Но ведь подумайте сами: когда ради вас совершают такой подвиг, то вы невольно влюбляетесь. Или уж, по крайней мере, сердце у вас замирает и начинает биться как-то особенно. Вот и у Женьки оно забилось «как-то особенно». Тревожно. И, конечно, радостно. (Еще бы. Увидеть у себя под окнами такое чудо!) Но больше всего испуганно.

Уж очень он был могуч, этот Миша Зотов. Если он при первом знакомстве такое сумел наворочать, то…

Женька с опаской прислушивалась к тому, как он фыркает и гудит, умываясь в ванной. И как потом сверкает на нее синими глазами, сидя за кухонным столом. Прямо не глаза, а клещи!

На свете бывают разные люди. У одних душа большая, у других маленькая. Это зависит от воспитания, от любимой учительницы, от друзей, от самого человека. В конце концов, от родителей — с какими ты задатками на свет появился. Ну и прочее, это сейчас не важно. Главное, что души действительно бывают разные. И Женькина маленькая душа перепугалась огромной души бородача.

Бородач наш так и уехал из Чашкина ни с чем. Только узнал Женькин адрес и стал ей писать письма.

Надо заметить, что он вовсе не был писателем.