Облако - Гудрун Паузеванг

С полным безразличием относилась она ко всем обследованиям, проводимым докторами, и к их беспомощному пожиманию плечами. Она слышала, как один из них сказал сестре:

— Всем им место в специализированной клинике.

— Но ведь их десятки тысяч, — ответила сестра.

— Десятки? — возразил врач. — Сотни тысяч! Не считая тех, чьё время придёт через год-другой.

Он понизил голос и показал на Айше и Янну-Берту. Янна-Берта увидела его руку сквозь полуприкрытые веки.

— Хорошенькое будущее. Когда я думаю о том, что…

Он прервал себя на полуслове, замолчал и с усталым лицом пошёл дальше. Айше ворочалась на кровати и стонала. В конце концов она встала на колени, спиной к изголовью и склонилась над кроватью, упираясь головой в матрас.

— Ты что делаешь? — испуганно воскликнула Янна-Берта.

— Молюсь, — пропыхтела Айше и вытерла пот со лба.

— Думаешь, поможет? — спросила Янна-Берта.

Но Айше не ответила. С закрытыми глазами она приподнималась, потом снова падала ниц, вверх-вниз, вверх-вниз, пока у Янны-Берты не начали сами собой закрываться глаза.

Тяжелобольных детей выносили, на их место в едва остывшие кровати клали новеньких. У Янны-Берты не было сил даже помахать вслед тем, кого увозили. Из прежних соседей по палате осталась одна Айше. Она почти ни о чём, кроме своих волос, говорить не хотела. Янне-Берте приходилось осматривать её затылок и рассказывать, как он выглядит. Сама она тоже много времени уделяла волосам. Она просила Айше расчёсывать их очень бережно. Но это закончилось вспышкой гнева и слезами, когда в расчёске у Айше вдруг оказалась огромная прядь волос.

Тоска Янны-Берты по маме с папой нарастала. Если б только они присели к ней на кровать, хотя бы один из них, и погладили её по волосам… Нет, не по волосам! Пускай бы с любовью посмотрели на неё. Тогда — она знала это точно — она в два счёта исцелилась бы, встала и ушла отсюда.

— Боже милостивый, — молилась она, — пусть они будут живы и приедут ко мне!

И добавляла:

— Иначе тебя просто нет.

Она испытывала его, ставила ему условия. Начала считать до пятидесяти. Столько времени она отпустила Богу, чтоб доставить к ней папу и маму. На счёт тридцать четыре дверь открылась. Янна-Берта подняла голову. Но это оказался Тюннес с градусниками.

— Тюннес, — спросила она бесцветным голосом, — ты наконец спросил?

— Да, — сказал он, стараясь не смотреть ей в глаза. — В картотеках они не числятся. Пока что.

— И даже моей бабушки нет? — спросила она недоумённо.

Он отрицательно мотнул головой.

— Одному Богу известно, где они, — сказал он. — Во всяком случае, пока ничего определённого. Ты поправляйся для начала, а там видно будет.

— Мне кажется, ты меня просто жалеешь, — сказала она.

У Тюннеса один градусник свалился с подноса, и ему пришлось подметать осколки. После того как все померили температуру, он подошёл к кровати Янны-Берты и погладил её по голове.

— Только волосы не трогай! — вскрикнула она испуганно. — Они, кажется, от одного взгляда вылезать начинают.

Она взяла его руку, прижала к своим глазам и крепко держала, пока его не позвали.

В этот вечер Янна-Берта снова проявила интерес к теленовостям. Но она уже потеряла нить. Говорили о смене правительства, новый состав одобрили, утвердили, и министры принесли присягу. В правительственном квартале Бонна были разбиты многие окна. Несанкционированные демонстрации. Протестующие. Люди из районов катастрофы. Диктор назвал цифру: пятьдесят тысяч. Показали колонны уличных уборщиков, сметавших осколки. Потом — крупным планом — двух мёртвых косуль в траве. В Северной и Восточной Баварии, по словам диктора, счёт павшей дичи шёл на тысячи.

Мёртвые косули в траве… Янна-Берта невольно вспомнила Ули. Она закрыла глаза и отвернулась от экрана.

Айше попросила Тюннеса достать ей косынку. Тогда Янне-Берте захотелось шапку. И уже на следующее утро медбрат пришёл с коробкой, набитой головными уборами. Там были детские шапочки, некоторые уже заштопанные, свалявшиеся, полинялые, собранные им по разным домам. Но дети буквально вырывали их у него из рук. Айше он с полупоклоном вручил косынку. Счастливая, она обмотала её вокруг головы, выпустив на лоб последнюю уцелевшую прядь.

— Что-нибудь заметно? — спросила она.

Янна-Берта покачала головой, примеряя шапку. Шапка в постели? Она сунула её под подушку.

Когда она медленно, по стеночке, шла по коридору в туалет, ей встретился Тюннес. Он улыбнулся ей и сказал:

— Тебе кто-нибудь уже говорил, что ты лицом подобна красавице Лилофее^[5]?

Она прислонилась к стене и подавила рвотный позыв.

— Я не подобна лицом Лилофее, — сказала она. — Что бы ты ни имел в виду. Моё лицо вообще ничему такому не подобно. В лучшем случае есть какое-то сходство с родителями или дедушкой и бабушкой.

— Ну, я просто не мог выразиться по-другому, — смутился Тюннес.

— Посмотри на меня внимательно, — серьёзно попросила она. — И запомни, как я выгляжу с волосами. Очень скоро я стану лысой.

— Это несущественно, — возразил он.

— Ты считаешь, что какой-нибудь парень сможет полюбить лысую девушку?.

Тюннес посмотрел на неё, потом на плакат с изображением круговорота воды в природе и произнёс рассудительно:

— Волосы не главное. Кто так не считает, тот тебя не заслуживает.

Кивнув ей, он пошёл дальше. Янна-Берта смотрела ему вслед, сглатывая слёзы. Вернувшись в палату, она рассказала Айше о разговоре с Тюннесом.

— Для нас, девушек, это не так, — мрачно отозвалась Айше.

— Говорят, они ещё вырастут, — заметила Янна-Берта. — Но я этому не верю. Я вообще ничему больше не верю.

— Вообще ничему? — переспросила Айше. — И тому, что твои родители ещё живы?

Янна-Берта задумалась.

— Нет, — сказала она после паузы. — В это я верю. Верю…

На следующее утро, завидев Тюннеса, Янна-Берта улыбнулась ему. Он рассеянно ухмыльнулся в ответ.

— Что вы на это скажете?! — воскликнул он. — Теперь французы протестуют против собственных ядерных реакторов! А правительство клянётся, что их АЭС самые надёжные в мире. Такого, как в Графенрайнфельде, у них, понимаешь ли, не может случиться никогда!

— Где-то я это уже слышал, — бросил проходивший мимо врач.

Тюннес наклонился к Янне-Берте.

— Ну а ты что об этом тарараме думаешь? — спросил он.

— Ничего, — она отвернулась к стене.