Монтигомо - Ястребиный коготь - Виталий Георгиевич Губарев

Катя с любопытством наблюдала за не совсем понятной ей жизнью двух стариков.

Утром Катя проснулась от птичьего гомона. Солнце потоком вливалось в распахнутое окно. На столике перед ее кроватью баба Христя положила вареные яйца и хлеб, нарезанный большими ломтями, поставила кувшин с «закваской», как называют на Дону и на Кубани простоквашу.

Катя неподвижно лежала в постели, с наслаждением прислушиваясь к пению птиц. Анюта рассказала ей, что это поют ласточки-касатки. Весной они склеили под стрехой сарая десятка полтора гнезд. К лету в этих гнездах оперились птенцы, скоро им стало тесно, и они выпорхнули из-под стрехи в вишневый садок.

Птенцы летали еще очень неуверенно и поэтому часами просиживали на ветках, густо осыпанных пунцовым вишеньем. А взрослые ласточки с прежним упорством носили птенцам мух и всяких букашек, и птенцы, завидев в воздухе родителей, разевали желтые клювики и поднимали на ветках восторженный галдеж.

С самого раннего утра ласточки запевали свои песенки. Известно, что касатки в отличие от других ласточек — большие певуньи. И поют они удивительно проникновенно, запрокинув головки и жмуря от наслаждения глаза. Их рыжеватые грудки, круглые и пышные, трогательно подрагивают в такт руладам и трелям.

Какие это были рулады и трели! Ласточки выводили их с таким мастерством, с таким чувством, что даже мрачноватый и не словоохотливый Тарас светлел лицом и говорил Кате, косясь на верхушки вишен:

— Вы чуете, барышня, как они за душу берут! И кто их, сердечных, выучивает таким песням?

В то утро Тарас сидел на завалинке и курил, ожидая, когда Христя кончит доить корову и выгонит ее из сарая в стадо.

Прожили Тарас и Христя на белом свете немало, а выглядят не то что молодыми, но и не очень старыми. Тарас худощав и все еще строен, руки у него цепкие, жилистые, а мелкие морщинки на лице почти не видны под загаром. Он регулярно бреется. Волосы на его голове поредели, но седины нет. Только глаза Тараса, когда-то голубые и яркие, поблекли, стали почти бесцветными.

А Христя, низенькая, полнотелая, с быстрыми движениями, хотя и мучается иной раз одышкой и жалуется на боли в пояснице, может работать как заведенная, с утра до ночи. А по праздникам, если выпьет две-три стопки, раскраснеется, и в глазах появятся огоньки, и запоет сильным и тонким голосом: «Як полола дивчина лободу», — прямо на молодицу тогда становится похожа Христя. Снимет с головы белый платок, тряхнет волосами и так запляшет, что диву даешься.

Все знали в станице, что молчаливый и безропотный Тарас сам никогда никаких решений не принимает и во всем полагается на свою супругу. Была она в доме строгим командиром, и по чьей-то шутке прозвали ее «полковником», а его «подполковником».

Катя слышала, как, гремя подойником, баба Христя вышла из сарая. Вслед хозяйке замычала корова — ей не терпелось на выгон.

Солнце поднималось все выше над станицей. Звонко горланили петухи, а в соседнем дворе отчаянно кудахтала курица — наверно, снесла яйцо. Где-то далеко за станицей гулко гудел трактор. А в садочке неумолчно звенели ласточки, радуясь вырастающим птенцам, тихому утру и яркому солнышку.

Катя поднялась с постели и оперлась на подоконник.

Тарас курил на завалинке и, слушая песни ласточек, щурился от удовольствия. Баба Христя отнесла подойник с молоком в погреб и крикнула:

— Тарас, иди ж завтракать! Или ты заснул там, старый? Он загасил папиросу и послушно пошел в хату. Было слышно, как в соседней комнате супруги сели за стол. Они завтракали молча и неторопливо. Часы-ходики проворно стучали над ними на стене.

В сенях щелкнула щеколда, певуче заскрипела дверь, и кто-то вошел в хату.

— Здоровеньки булы, баба Христя и диду Тарас, — услышала Катя бойкий девичий голос. — Хлеб вам да соль.

— Спасибо, Настя, — ответила Христя, помедлив, — садись с нами, будь ласка.

— Ой, некогда, баба Христя, — бойко тараторила девушка. — Иван Гаврилович наказал обежать всю станицу и всех, кто есть свободный, послать на гору в колхозный сад.

— Что за дело, Настя?

— Вишни собирать, а то их горобцы[2] бить начали. Христя вздохнула.

— Мы уже свое отработали, Настя.

— А Иван Гаврилович наказал и до вас забежать. Говорит, нехай наши пенсионеры тоже идут, если, конечно, не больные. Работа не трудная, всего на два дня, а колхоз вам вишен даст. Наши школяры и те, что из Ростова приехали, тоже придут.

— У нас своих вишен девать некуда, — сказала Христя. — Нехай там такие, как ты, девчата работают.

— Мы, баба Христя, зараз на прополке. Иван Гаврилович потому и собирает школяров да стариков.

— Нет, — сказала Христя, — у меня поясница болит, а дед Тарас будет сено косить для коровы… Люди мы, Настя, одинокие, если сами не накосим, никто не накосит.

— Э-э, баба Христя, — рассмеялась Настя, — вам колхоз помогал сено косить для вашей коровы… Я же знаю… А вот если колхоз не сдаст вишню в кооперацию, тогда мы какой убыток понесем? Сколько денег потеряем? Так как, пойдете, диду Тарас?

Тарас промычал что-то непонятное. За него ответила Христя:

— Ступай себе с богом, Настя…

Девушка вздохнула и ушла. Христя убрала со стола и сказала мужу, молчаливо скручивающему папиросы:

— Надо, Тарас, и нам в саду вишни оборвать.

Он помедлил, доклеил папиросу и ответил:

— Не к спеху…

— Дурень! — сказала она незлобиво. — Зараз все колхозы кругом начнут вишню сдавать. Понял, дурень? Почем тогда вишня будет на базаре в Ростове? Нам надо свою вишню вывезти на базар, пока цена есть! И за что, господи, наградил ты меня мужем-несмышленышем.

— А что про нас люди скажут, ты смыслишь?

Кате было слышно, как дед Тарас сильной струей выдул табачный дым.

— Тарас! — неожиданно вскрикнула бабка Христа и распахнула дверцы шкафика. — И как я забыла? Вот память, не дай боже… Купила пол-литра, хотела еще вчера тебя угостить…

Катя невольно улыбнулась, поняв ее уловку. Вероятно, Христя отлично знала, с помощью какого средства можно повлиять на мужа. В щели двери Катя видела, как Христя поставила на стол бутылку, наложила в миску соленых огурцов и доверху наполнила водкой граненую стопку.

— Пей на здоровьечко.

Дед Тарас выпил подряд две стопки, крякнул, закусил огурцом и снова потянулся за бутылкой.

— Хватит! — строго сказала Христя, пряча бутылку в шкафик. — Потом допьешь, Тарас. Иди, любый, а я корову выгоню и тоже приду. А утречком на поезд! И тебе гостинцев из Ростова привезу. Ты ж