Голоса за стеной - Григорий Соломонович Глазов

class="p1">— Какой к черту Умелец, — горько вздохнул собеседник. — Был им. Теперь все кончилось. Видите, что делается? Разруха. Кому сейчас нужно мое умение? Это вы во всем виноваты. Оживили этих…

— Я виноват?! — возмутился Академик. — А кто их создал? Вы!

— Я ради дочери… Хоть это меня оправдывает. А вы превратили их в подобие людей, затолкали им в башку подобие мозгов.

— Ради дочери?.. А я ради науки!

Они помолчали. Затем Академик сказал миролюбиво:

— Знаете, я вот думаю: все могло быть иначе, если бы тот колбасник не оказался таким скупым и принял бы Капрала на работу. Занимался бы Капрал своей мазней, малевал бы всю жизнь вывески, полагая, что он великий художник, и не полез бы в политику… Вот ведь как счастливо могло обернуться дело.

— Как знать, — с сомнением ответил Умелец.

— А что поделывает ваша дочь и ее приятель?

— Работает в народной школе. Преподает Справедливость, Нравственность и Доброту. Поженились они. А зять лечит своих больных. Выдвинут в парламент от партии «Родина и народ».

— Это какая-то новая партия, — посмотрел на него Академик.

— Все теперь нужно новое, — словно освобождаясь от чего-то, вздохнул Умелец. — Уж извините, пора мне, — он тяжко поднялся со скамьи. — Прощайте.

И они разошлись…

Дверь была странная, она открывалась во все стороны: от себя, к себе, сдвигалась вправо и влево, вверх и вниз. Когда-то она оставалась постоянно запертой, на ней всегда висела табличка: «Всему свое время». Но теперь ключ в замке не торчал, табличку кто-то заменил другой, с надписью: «Входите, кто хочет».

Я вошел. За письменным столом сидел человек с веселыми глазами и поглаживал ладонью седые волосы.

— Так вот кто здесь работает! — сказал я, оглядывая небольшую комнату, уставленную книгами. — Табличку с двери вы сняли?

— Да. Теперь пусть желающие входят. Ведь все уже всё знают.

— Кто же вы? — спросил я, усаживаясь в плетеное из лозы кресло.

— Сочинитель, — ответил человек с веселыми глазами.

— Значит, сочиняете истории?

— Не совсем так. Историю, говоря вашими словами, сочиняет жизнь, люди, время. Я лишь выбираю из нее то, что мне кажется важным, и пересказываю по-своему, — он летал из-за стола и зашагал вдоль книжных полок.

— Выходит, вы не распоряжаетесь судьбами героев своих сочинений?

— Почему же? Распоряжаюсь.

— Тогда все же переделайте конец. Видите ли, — я подошел к нему, — возвратились Космонавты. Они рассказали, что на какой-то высоте видели два странных облачных образования. Когда приблизились к ним, те обрели человеческие черты и попросились на Землю, чтоб их захоронили в земле.

— Я знаю. Это то, что называлось Капралом и Пустым, — сказал Сочинитель.

— Но едва Космонавты пытались к ним приблизиться, как какая-то сила отбрасывала тех двоих, снова превращая их в медузообразные облака.

— И это я знаю, — усмехнулся Сочинитель.

— Не хотите ли вы сказать, что все это по вашей воле? — спросил я.

— Вы угадали. Я могу, конечно, переделать конец, разрешить, чтобы то, что называлось Капралом и Пустым, было захоронено в земле. Но этот конец будет несправедлив: наказание должно быть неотвратимо.

— Значит, они навечно отторгнуты от Земли?

— Навечно, — кивнул Сочинитель. — Слышите голоса за стеной? Это Жизнь. Она ждет, чем закончится наш разговор.

— Тогда считайте, что он закончен, — засмеявшись, сказал я и весело покинул странную комнату, в которой дверь открывалась во все стороны, очевидно для того, чтобы лучше была видна Жизнь.

МОЙ СОСЕД КОНОПЛЁВ

Плохо ли, хорошо ли, но точно известно, что Саша Коноплев любил разговаривать с героями прочитанных книг, призывал их в свидетели, когда что-то не ладилось в школе или во дворе с мальчишками. Такими собеседниками бывали, конечно, люди знаменитые. Например, Спартак или Гарибальди. Нередко он обращался к Гераклу или к графу Монте-Кристо. Все зависело от того, на какую тему ему хотелось беседовать. Саша рассказывал им о делах в школе, о своих взаимоотношениях с ребятами из класса или же с соседскими мальчишками. Обычно такие тайные беседы возникали тогда, когда Саша считал, что с ним поступили несправедливо: то ли обошли вниманием, незаслуженно, как он полагал, то ли — так же незаслуженно — уравняли со всеми. Он искал у этих незримых собеседников поддержки, подтверждения своей правоты. И чаще всего находил. А находил потому, что все эти знаменитые люди были очень далеки от нашего времени. Они вовсе не знали жизни школы № 33, не знали жизни, протекавшей во дворе дома № 12 по улице Краснодонской. Поэтому Саше легко было их разжалобить, изложить все в свою пользу, так что они говорили примерно следующее:

С п а р т а к. Клянусь богами Олимпа, что я на твоей стороне. И этим мечом готов служить тебе.

Г е р а к л. Уверен, о смертный, что, и ты совершил бы подвиги, которые прославили меня в веках.

Г а р и б а л ь д и. Судя по рассказу, ты человек благородный. Карбонарии пошли бы за тобой в любое сражение.

Г р а ф  М о н т е - К р и с т о. Несправедливость, проявленную по отношению к тебе, нельзя оставлять безнаказанной.

После таких бесед Саша ощущал, что он прав абсолютно во всем. Шутка ли, такие авторитеты были на его стороне! И тогда возникала мысль: «Вот если б я обладал их силой или властью!..» И представлял себе, что было бы в этом случае. Саша почти не задумывался: а не проявил бы он тогда несправедливость по отношению к другим? Иногда, правда, какие-то смутные сомнения шевелились в душе. Но Саша отмахивался от них, оглядываясь на великих героев, с которыми только что незримо общался. Тут, конечно, не обошлось без лукавства: в свои собеседники он редко приглашал, скажем, Павку Корчагина, ибо знал, что Павка Корчагин безошибочно разобрался бы в его делах и сказал бы со всей прямотой:

— Брось, Санька, губы дуть и бузить! Нос дерешь, а тебя щелкают по носу за это. Революция не терпит мелочности!

Вообще Саша Коноплев парень был неплохой. Учился хорошо, без троек, много читал, был аккуратен. Его дневник и тетради всегда сияли чистотой. Не было в них ни клякс, ни помарок. Особенно он старался, чтобы обложки тетрадей не измять, чтобы не было загнутых углов. Старательность эту отмечали учителя и родители. Поэтому Саша полагал, что он обладает абсолютно всеми достоинствами, а недостатков и вовсе не имеет. Многие естественные вещи — обыкновенную аккуратность, добросовестность, с какой он учился, Саша считал чем-то выдающимся в своем характере. И когда у кого-то что-то не получалось, он говорил: «Вот если бы я!..» В иных случаях просто усмехался молча, давая понять, что человек взялся за недоступное ему дело или рассуждает о чем-то, слабо в этом разбираясь.