Коридоры памяти - Владимир Алексеевич Кропотин

старались побыстрее миновать его, но успевали заметить и паркетный пол с широкой лестницей на третий этаж, и старшего суворовца с карабином перед знаменем, и короткий полутемный коридор с красной ковровой дорожкой к кабинету начальника училища. Вестибюль смотрел на них строгим сквозным взором. Не встретить бы офицера — как объяснишь, зачем они тут очутились? А если появится сам начальник училища? Что он подумает? Что бы они стали делать? Замерли бы на месте? Поспешили бы исчезнуть, преодолевая странную оторопь? В самом деле, как выдержать явление начальника училища, если даже вахтеры в проходной выглядели строгими и важными?

Внушали уважение и почтительность само главное здание и обширная территория училища — городок в зелени и асфальте, окруженный белыми стенами и одноэтажными строениями всевозможных служб.

В первое время здесь нередко можно было увидеть группу новичков и среди них старшего суворовца. Старожил рассказывал, новые жители слушали и задавали вопросы. Им было приятно находиться рядом с умудренным необыкновенной суворовской жизнью старшим товарищем и сознавать себя причастными к этой жизни. Такой группой у перекрестка аллей и гипсового в рост изваяния Сталина держались Высотин, Тихвин и Хватов. Как леденец посасывая кончик розового языка, прилежно внимал рассказчику Тихвин. Со значением смотрел в точку перед собой Хватов. Но выделялся, как бы главным слушателем был Высотин. Он бросал горделивые взгляды на сверстников, что, не смея подойти к группе, наблюдали за нею издали, и как бы говорил им: «Смотрите, с нами уже разговаривают, нас уже принимают за своих старшие ребята!»

Новости расходились быстро. Скоро все знали, что услышала от старшего суворовца и эта группа ребят.

После зарядки, умывания и одевания, приведения в порядок кроватей и утреннего осмотра строем шли на завтрак, строем же отправлялись в классы. Занятия продолжались до обеда. Потом наступал мертвый час, затем полтора часа свободного времени, самоподготовка и снова столовая. Необыкновенно вкусны оказались узбекский и бухарский плов, утолял жажду всегда охлажденный компот из сухих и свежих фруктов. После ужина продолжалась самоподготовка. Весь день звучали команды: «Становись! Равняйсь! Смирно! Налево! Направо! Шагом марш!» Слышали: «Здравствуйте, товарищи воспитанники!» Отвечали: «Здравия желаем, товарищ преподаватель, лейтенант, старший лейтенант, майор!» День заканчивался вечерней поверкой и прогулкой. Последней звучала команда «Отбой!».

Так все шесть рот.

Так каждый день.

Командир первого взвода лейтенант Чуткий оказался бывшим суворовцем. Худощавый, прямой, ничего лишнего, невоенного, гимнастерка и брюки как бы натянуты, все металлические части и высокие узкие сапоги блестели. Его побаивались. Острое как нож лицо и пристальный взгляд Чуткого не сулили поблажек. Любопытные взгляды по сторонам решительно пресекались им. Никто там старался не отвлекаться. Взвод всегда как один человек смотрел на командира и возмущался теми, кто мешкался. Своим помощником Чуткий назначил Брежнева.

Командир второго взвода лейтенант Пупок был низкоросл, коротконог, но широк, кругл и крепок. Как и Чуткий, он был затянут в ремень и портупею, все металлические части на нем и развернутые носками в стороны сапоги блестели. Туловище его держалось неподвижно и напоминало бронзовый бюст. Крупная, с удлиненным затылком, коротко подстриженная голова была как бы запрокинута, подбородок поднят едва ли ни до уровня носа, а бронзовые, чуть навыкате глаза видели не только то, что находилось перед ним, но и собственное лицо.

Сверху вниз смотрел он на воспитанников взвода, смотрел не мигая, обещал суровые наказания:

— Будешь стоять здесь до обеда! И ночью, и завтра, сколько скажу! Кругом! Кругом! Стой и не шевелись!

Его сначала тоже побаивались. И недоумевали, как можно стоять весь день и даже ночью. Никто, однако, за редким исключением, не простаивал и нескольких минут.

Своим помощником Пупок назначил Светланова. Даже остриженный, тот был черен, особенно черны были брови, черными же казались и синие глаза, смотревшие на каждого открыто и заинтересованно как на единомышленника. Дима запомнил его еще в первый день. Запомнил потому, что тот как ни в чем не бывало приходил в чужой взвод учиться правильно подшивать подворотничок, внимательно рассматривал подворотничок Хватова, а затем, подшив свой, приходил показывать его. Потом он смотрел на подворотнички ребят своего взвода и что-то все объяснял им и показывал.

В третьем и четвертом взводах офицеров не было. Сначала свой офицер появился в четвертом. Капитан Федоренко был красив, но красив странно, одной головой, рамкой вьющихся ухоженных волос и красными пухлыми губами. Ходил он приземисто и ватно, но это замечалось сбоку или со спины, спереди же его приземистость и ватность не показывались, не замечались они и тогда, когда он демонстрировал воспитанникам строевой шаг. Голову командир держал прямо, но видно было, что именно держал, всегда помнил, что выглядел привлекательно, если на него смотрели спереди. Таким он нравился себе и потому всегда поворачивался лицом к смотревшим. Иногда что-то во рту мешало ему. Смыкая и выпячивая красные напухлости, он, как женщина, красящая губы, несколько раз открывал рот, потом складывал еще больше напухавшие и красневшие губы в приятное ему положение.

Как довольны были воспитанники! У них был с в о й офицер. Да еще капитан. Обычно дольше всех шумевший и собиравшийся взвод теперь старательно выполнял команды своего командира. Искательные взгляды откровенно спрашивали: «Скажи, кто ты, расскажи нам о себе, куда ты поведешь нас, в какую свою интересную страну?»

Красивый и ухоженный вид офицера вовсе не говорил о слабости характера. Человека безвольного они бы почувствовали сразу.

Так было в первые дни. Но все чаще в глазах воспитанников возникали недоумение и растерянность. Они искали внимания к себе и не находили. Все очевиднее становилось, что Федоренко никуда не собирался вести их.

— Ну как там у вас поживает Ишь Ты? — однажды остановил и спросил Диму рослый суворовец выпускной роты.

Дима не понял, настороженно посмотрел на старшего: не подвох ли какой? Подвоха не было. Старший смотрел на младшего как ровня.

— А что такое Ишь Ты?

— Мы так вашего Федоренко прозвали, — объяснил старший, провел рукой по стриженой голове тут же увернувшегося младшего. — Еще салага! Скоро узнаете.

Удивило Диму, что можно было думать об офицерах так неуважительно.

Голос у Федоренко оказался необычно зычным. На третий день красивый капитан вдруг закричал. Голос зазвенел, как туго надутый мяч от сильнейшего удара, в считанные секунды загремел на всю казарму. Чуткий и Пупок с их командными голосами были посрамлены. Они взглянули на Федоренко с не меньшим изумлением, чем воспитанники. Федоренко кричал:

— Безобразничаете, а еще погоны захотели носить! Все будут носить, а вы нет. Вы этого хотите? Я с