Фредди и большой шурум-бурум - Дитлоф Райхе

Это была моя больная тема: я очень страдал от отсутствия настоящего, полноценного общения. Сам-то я прекрасно понимал все, что говорила Софи и другие люди. Но в ответ не мог им сказать ни слова. У меня был только определенный набор средств, при помощи которых я сообщал своим хозяевам, например, что у меня сегодня превосходное настроение (сделал сальто — и порядок), или что я хочу есть (в этом случае надо бегать вокруг кормушки), или что я вообще отличный парень (медвежья стойка и плавное помахивание лапой). Но этим мой репертуар и ограничивался, хотя моя душа требовала большего.

Постепенно это стало для меня большой проблемой. Проблемой, которая, так сказать, тормозила мое духовное и умственное развитие.

Чтение я освоил довольно быстро, гораздо быстрее, чем Софи, что меня самого несказанно удивило. Может быть, золотые хомяки по природе своей предрасположены к чтению. Не знаю. Учебники биологии об этом ничего не сообщают. А зря. Потому что я наглядный пример тому, как легко хомяк может научиться читать.

Читать-то я научился, но что толку? Во мне проснулась жажда знаний. Меня непреодолимо тянуло к книгам.

А где их взять?

На столе у Софи всегда лежал один и тот же букварь. Каждый день она открывала его на какой-нибудь новой странице. Но для меня это уже были детские игры: картинка — слово, картинка — слово, иногда, очень редко, какое-нибудь коротенькое предложеньице. И все. Разве ж этим утолишь жажду знаний? Несколько раз я попытался подобраться к тем страницам, которые шли в конце книги. Там, мне казалось, текста было как-то побольше. Но все мои попытки заканчивались плачевно. Софи тут же водворяла меня в клетку. Наверное, она думала, что я собираюсь грызть ее драгоценный учебник. Она ведь не подозревала, что Фредди Ауратус, научившийся самостоятельно читать, мечтает не о том, как бы ему набить брюхо невкусной бумагой, а о том, как бы ему утолить наконец духовный голод. Но как ей это объяснить?

Можно было бы, конечно, написать письмо. Такой вариант я тоже рассматривал. Но по зрелому размышлению мне пришлось от него отказаться. Письма пишут карандашом или ручкой. Но хомячьи лапы не приспособлены для того, чтобы держать в них такое тяжелое бревно. Вот выкопать ямку — пожалуйста, нарыть ходы-выходы — пожалуйста, крошечное семечко подцепить — пожалуйста, а карандаш держать — никак. Но даже если представить себе, что мне все-таки удалось кое-как изобразить некое подобие букв, Софи все равно не поймет, что это такое, потому что ей никогда не пришло бы в голову, что это я, хомяк, пишу ей письмо.

Вот мастер Джон, он бы, наверное, рано или поздно догадался, что это я пытаюсь установить с ним контакт. Но с мастером Джоном по известным причинам у меня, к сожалению, прервались отношения.

Можно было бы, конечно, попытаться подключить к делу Грегора. Но он редко бывает дома. Как выяснилось, он, кроме всего прочего, играет на трубе в каком-то оркестре. Я чуть не умер, когда узнал об этом! Мои нежные уши этого точно не выдержат! К счастью, оказалось, что он репетирует где-то в другом месте. Так что, если ему случалось проводить вечер дома, он предпочитал заниматься с Софи, а не со мной, что вполне понятно. Так что Грегор тут мне был не помощник.

Еще, конечно, оставалась мамочка. Но даже если бы я очень захотел — попытка установить с ней контакт была бы столь же безнадежным делом, как попытка поболтать с луной. Мы жили с ней в одном доме, но я ее вообще не видел. Она ни разу не подошла к моей клетке. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, не умер ли я наконец. Впрочем, я не очень горевал по поводу отсутствия знаков внимания со стороны мамочки. Тогда я наивно полагал, что я для нее просто не существую — пустое место, пшик.

И это было моим роковым заблуждением.