Собственная логика городов. Новые подходы в урбанистике - Мартина Лёв

Даже феноменологический дискурс современности не замечает философа Рихарда Мюллера-Фрайенфельса, создавшего в 1920-е гг. философию индивидуальности, в эпистемологическом центре которой – теория иррационализма. Мюллер-Фрайенфельс развивает теории “вчувствования” – прежде всего те, которые разработали Иоганнес Фолькельт (см. Volkelt 1905) и Теодор Липпс (см. Lipps 1903f), – и тем самым ставит эпистемологическую “силу” в центр своей теории, которая отправляется от чувственных ощущений, целостных впечатлений и связанной с ними интуитивной способности человеческого восприятия. То, что Мюллер-Фрайенфельс называет “иррациональным” (в отличие от рациональных операций познания), отличается от современного понимания иррационализма тем, что это иррациональное не считается неполноценной и в дальнейшем требующей рационализации ступенью, предшествующей когнитивному познанию, а рассматривается как антропологическое условие любого рационального (в конечном счете) познания. Мюллер-Фрайенфельс стремится создать антиредукционистскую эпистемологию – такую, какая сегодня представлена, в частности, Германом Шмитцем, – для того чтобы “по достоинству оценить значение не одного лишь рационального мышления, а и всех прочих возможностей познания тоже и найти идеал познания не в их подавлении, а в их гармоничном сотрудничестве с ratio” (Müller-Freienfels 1922: 4).

Приводя релевантный для урбанистики пример исследования пространств, Мюллер-Фрайенфельс конкретизирует то, что рационализм обычно опускает: он называет это “прочувствованной пространственностью”. Она онтологически отличается от объектного характера вещно заполненного пространства тем, что имеет характер состояния (ibid.: 210). Наряду с объектно-логическими структурами того или иного пространства, взгляд падает на “что-то”, что мы чувствуем в пространстве по эту сторону “абстрактной интуиции” (ibid.: 210). В привязанной к объекту эпистемологической позиции сциентизма вещи стоят в “своем” мире. Правда, такое познание носит характер конструкции, который, как правило, (уже хотя бы в силу осведомленности о принципиальной зависимости циркулирующего знания от социальных практик его создания) считается “ненадежной” конституирующей величиной науки. В отличие от этого, самоотнесение каждого познающего субъекта, вытекающее из факта его нахождения в переживаемом мире, недостаточно связано с процессом приобретения знания (независимо от того, идет ли речь об индивиде, занимающемся исследованиями или “всего лишь” живущем просто так, – ср. илл. 2); исключением является феноменология.

Илл. 2: Жизнь и переживание человека между отнесением к миру и самоотнесением

Источник: Юрген Хассе / графика: У. – Ф. Парайк

Ход жизни, считает Мюллер-Фрайенфельс, направляют два течения: иррациональный поток становления и поток, который упорядочивает и генерализирует иррациональное (ср. Müller-Freienfels 1921: 87). Его рассуждения не оставляют сомнений в том, что творческие силы питаются не “универсальным”, а “иррационально индивидуальным” (ibid.). Таким образом, ratio в конечном счете есть лишь производная функция, которая заключается в том, чтобы “уже начавшийся иррационально процесс обдуманно продлевать и расширять” (Müller-Freienfels 1922: 96). Отсюда делается последовательный вывод, что “жизнь” (или “индивидуальность”) должна быть признана в качестве отдельной формы мышления (ср. Müller-Freienfels 1921: 207). Наряду с рациональностью интеллектуального мышления Мюллер-Фрайенфельс видит иррациональность мышления эмоционального, психологии которого философ Генрих Майер (ср. Maier 1908) уже посвятил систематически построенное исследование объемом более 800 страниц. Задача разума на этом фоне – синтез различных форм мышления, к которым относится и интуиция (ср. Müller-Freienfels 1922: 5).

В наше время Вольфганг Вельш, следуя за Жаном-Франсуа Лиотаром (ср. Lyotard 1982 [рус. изд.: Лиотар 1998 – прим. пер.]), рассматривает “разум” как трансверсальную способность к синтезу различных рациональностей (ср. Welsch 1987: 295ff.). Мюллер-Фрайенфельс идет в этом пункте – впрочем, не особенно подробно его рассматривая – гораздо дальше: с его точки зрения, задача разума не исчерпывается синтезом рациональностей: “И только в результате взаимодействия между индивидуальным становлением и стремлением к рационализации можно понять явления жизни” (Müller-Freienfels 1921: 87). Однако вопрос о возможном различии между концепциями трансверсальности разума придется оставить открытым в том смысле, что теоретически иррациональное – в центре которого находятся чувства – можно было бы также обосновать как особую форму рациональности. Чувства в своей “работе” и коммуникации с ratio тоже следуют собственным правилам, которые Генрих Майер систематически изложил в основных чертах (ср. Maier 1908)^[150].

Когда Мюллер-Фрайенфельс критически замечает, что, “по крайней мере, обо всех умах, прошедших школу рациональной логики, можно сказать, что они не оценивают иррациональность мира по достоинству” (Müller-Freienfels 1921: 207), то эта мысль содержит в себе открытую критику науки. Ведь методологически обеспеченные правила, предписывающие ученому ограничивать свое внимание тем, что поддается рациональному анализу (так называемая “объективность”), производят не только определенные продукты познания: прежде всего, они представляют собой власть дисциплины, в силу которой те, кто собирается “под ее знаменами”, подвергаются давлению этих правил и должны приспосабливаться к ним. Только тогда и там, где это (само-)дисциплинирование срабатывает, исследователь начинает исключать из рассмотрения собственное Я, причем это исключение методологически и парадигматически “обеспечено”, “объективировано” и рационализировано, а потому является структурным. Оно имеет тяжелые эпистемологические последствия. В рамках изготовления этого методологического многоступенчатого очистного сооружения создается набор фильтров, через который проваливаются все те моменты человеческого бытия, которые могут быть заподозрены в иррациональности и, следовательно, низводятся в ранг впечатлений – считающихся с точки зрения теории науки столь же малозначительными, как и впечатления низших органов чувств. Мюллер-Фрайенфельс говорит в связи с этим о “фиктивной рационализации”, которая заключается в том, что “просто не обращает внимания на все иррациональное, а к людям вообще относится так, как если бы они были постоянными и равными величинами. В кругу индивидуальностей она преувеличивает все рациональное, а иррациональное оставляет в стороне как несущественное” (ibid.: 116). Жюль Мишле в XIX в. нарушил правила “своей” дисциплины (истории): он вступил со своими научными объектами еще и в эмоциональные отношения, а о возникавших при этом реляционных ощущениях начал писать, находясь на языковой и терминологической территории науки. За это ему пришлось пережить гонения и дисциплинирование со стороны своей “дисциплины” (ср. Michelet 1861 [рус. изд.: Мишле 1861 – прим. пер.]).