Шляпу можешь не снимать. Эссе о костюме и культуре - Линор Горалик

подготовленным к новой жизни по еще одному, довольно неожиданному, параметру, и даже бытовавшая еще в прошлой жизни практика обмена одеждой между многими матерями и дочерями (а иногда и бабушками) не всегда исправляла эту ситуацию, поскольку сама ситуация продолжала еще долгое время оставаться неочевидной для оказавшихся в ней женщин.

Так или иначе, проблема сборов предотъездного гардероба стояла перед большинством будущих эмигрантов очень остро не только из‑за созданных советской властью материальных и физических ограничений: сами эмигранты зачастую остро чувствовали, что не понимают, как перевести свои представления о «тамошней» реальности на язык вестиментарных высказываний, на язык предметов костюма и образов. В результате собранный в дорогу багаж нередко представлял собой либо хаотический набор вещей («хватали все модное, что могли схватить» (Виталий Кацов)), либо тщательно выстроенный гардероб, релевантность которого, как будет показано ниже, оказалась на поверку очень и очень относительной.

IV. «Состоятельная модница»: предотъездное бытование «эмиграционного» гардероба

«На месяц [я] превратилась в „состоятельную модницу“ и была в восторге» (Anna Talisman). Это не единственное высказывание, иллюстрирующее как феномен, который я позволю себе назвать «предотъездным шиком», так и отношение многих моих респонденток и респондентов к этому феномену. Для очень многих будущих эмигрантов период, когда новый, модный, «западный» гардероб был уже приобретен, а время до отъезда еще оставалось, стал совершенно особым периодом жизни, до сих пор вспоминаемым с большим теплом и неменьшим интересом. Это, судя по всему, можно объяснить как минимум тремя фактами.

1. Период «предотъездного шика» очень сильно отличался для многих уезжающих от практически всей их предыдущей сознательной жизни с точки зрения вестиментарных возможностей. Новый гардероб, приобретенный ценой огромных усилий (прилагаемых зачастую не только самими уезжающими, но и их расширенной семьей, – не только в плане доставания и приобретения вещей, но и в плане добывания необходимых для этого финансовых ресурсов), нередко оказывался первым масштабным набором по-настоящему модных вещей, поступавших в распоряжение их обладателя.

2. Это зачастую производило сильное впечатление на обладателя с точки зрения самовосприятия и касалось нового взгляда на собственную внешность, переоткрывания и перестраивания собственного имиджа и даже изменения отношений с телесностью («В свои тридцать два года я впервые оказалась по-человечески одета – и вдруг мне стали оказывать знаки внимания как привлекательной женщине!» (Мария)).

3. Последствием таких изменений (и, возможно, вызванных ими сознательных и бессознательных изменений в поведении) стало нередко наблюдавшееся изменение в социальном статусе носителя новых вещей среди представителей ближнего социального круга. («Мы с мамой получили с этого два китайских пуховика – зеленый и голубой. В нашем городе это был писк, который невозможно сейчас даже вообразить. Так вот, на меня стали иначе смотреть не только на улице в этом зеленом пуховике, но и среди друзей. Я за четыре месяца успела прокрутить два романа» (Т.)), – что, в свою очередь, возвращает нас к пункту 2.

К сожалению, прекрасный период «предотъездного шика» был обречен довольно быстро завершиться, – однако хочется надеяться, что многим эмигрантам он придал некоторое количество сил и уверенности в себе, позволивших вынести тяготы, ждавшие их впереди.

V. «Выгляжу как сумасшедшая»: переживание «вестиментарной неадекватности» в постэмиграционный период

«С собой два чемодана. Переехав границу, раскрыли один чемодан и, посмотрев вокруг, со вздохом выкинули. Второй выкинули, не раскрывая» (Макс Кучинский).

«Я помню, что я собирала свой гардероб по крупицам из более или менее иностранных шмоток, привезенных из ГДР или Чехословакии. Также был и наш самопал (если кто-то еще помнит это слово). А еще мы покупали ткани и шили на заказ, как в журнале „Бурда“. Как краситься и как стричься, я смотрела в журнале „Ровесник“ и ждала его каждый месяц. Мы приехали в Израиль в июле. Из того, что я вообще могла надеть, чтобы не чувствовать себя посмешищем, у меня были цветные кроссовки, купленные за дикие деньги на рынке, и купальник. Я помню, как пошла на день рождения и надела сшитое на заказ клетчатое пышное платье. Уже идя по улице, я поняла, что выгляжу в нем как сумасшедшая. Больше я его ни разу не надела – и все свои вещи тоже» (Julia Krakovsky). «Вестиментарная неадекватность», несоответствие собственного костюма требованиям момента переживается многими людьми, попавшими в такую ситуацию, насколько можно судить, исключительно болезненно и может вызывать острые негативные реакции – вплоть до физической боли[10]. Увы, именно с переживанием собственной «вестиментарной неадекватности» предстояло столкнуться весьма значительному числу позднесоветских эмигрантов по прибытии в новую социальную среду. По указанным выше (см. раздел «„Ах, мне бы понимать свою прекрасность!“: персональные свидетельства и их эмоциональная окраска») причинам тщательно собранный для жизни в эмиграции «западный» гардероб оказывался в значительной мере непригодным для этой жизни, и наиболее интересной здесь кажется задача последовательно рассмотреть некоторые примеры механизмов, которые приводили к ощущению (часто понимаемому как осознание) этой непригодности.

Пример 1

Гендерные коды в костюме. Подчеркнутая гендерная архаичность позднесоветского повседневного костюма – и в первую очередь излишняя фемининность и/или сексуализированность костюма женского – зачастую неверно интерпретировалась на новом месте. В зависимости от того, как эта фемининность в костюме проявлялась, костюм мог читаться как старомодно-консервативный (юбки в пол и платья-макси) или как непристойно-вызывающий[11]– но, так или иначе, как выбивающийся за рамки нормального, как трансгрессивный поневоле.

Пример 2

Этнико-групповые коды в костюме. «В Израиле молодняк тогда ценил джинсы Levis, надорванные снизу, чтоб создавался эффект „клеш“, и огромные, на выпуск, футболки до колен. И они ржали над „русим масрихим“[12], которые непременно заправляли футболку/рубашку в джинсы, „чтоб фирма видна была“» (Victor Gur)[13]. Об этом, очень важном, на мой взгляд, феномене говорят очень многие респонденты: костюм выдавал в эмигранте эмигранта, и далеко не всякий эмигрант был готов (и желал) не только открыто, но и, таким образом, подчеркнуто демонстрировать через вестиментарные высказывания эту составляющую своей идентичности. «Родственник мужа сказал, что в Израиле принято носить шорты, и привез бесконечного размера отрез ткани. Мы все пошли к одной и той же портнихе, и она нашила нам одинаковых шорт ко дню отъезда. Такие, телесного цвета, пионерские, чуть выше колена. <…> Шорты сняла и выбросила через неделю [после приезда], когда дошло, что не обязана, не удобно, не мое. Да, и как только избавилась от шорт, избавилась от малышни, орущей вслед: „Русия![14]“ Теперь они подходили и, не вынимая пальца из носа, уважительно спрашивали, не „полания“[15] ли я. Юбка-брюки не подвела» (Rimma Rivka Rubin).

Пример 3

Ситуационные коды в костюме. «Мужские