Кислый виноград. Исследование провалов рациональности - Юн Эльстер

Однако, как и в случае убеждений, нам требуется второй критерий: должен быть возможный мир, в котором план осуществлен обдуманно, то есть в котором можно найти и план, и его выполнение. Возьмем, к примеру, план вести себя спонтанно. Нет ничего противоречивого в конечном состоянии, которое определяет план, поскольку люди часто ведут себя спонтанно. Но попытка быть спонтанным – это саморазрушительный план, поскольку сама попытка мешает осуществлению цели. Есть возможный мир, в котором я веду себя спонтанно, но нет мира, в котором я планирую вести себя спонтанно, и мне это удается. Планы, нарушающие первый критерий, являются логически или концептуально противоречивыми; планы, нарушающие второй, но не первый критерий, прагматически противоречивы. В главе II я занимаюсь почти исключительно последним видом противоречивых планов.

Я хотел бы завершить этот раздел несколькими замечаниями о двусмысленности в понятии рационального поведения, связанной с различением действия как единственного и действия как наилучшего способа осуществить желание. Стало быть, меня интересуют единственность и оптимальность рационального поведения. Я выдвину предположение, что агент хочет максимизировать некоторую цель, то есть осуществить план наилучшим способом, и спрошу, как ему можно помешать в достижении цели. Очень похожие доводы можно построить при помощи предпочтений, а не планов, но это я оставляю читателю.

Формы максимизирующего поведения отличаются, во-первых, характером среды и, во-вторых, степенью, в которой она известна агенту. Среды делятся на пассивные, или параметрические, и стратегические; степень, соответственно, – на определенность, риск и неопределенность. Среди полученных подвидов решение в условиях определенности в параметрической среде – стандартная проблема оптимизации. Но даже в этом простом случае мы сразу замечаем, что здесь нет речи ни о единственности, ни об оптимальности. Скорее всего, тут имеется несколько вариантов, которые в равной степени и максимально хороши с точки зрения выбранной цели^[24]. Более того, множество допустимых решений может «плохо себя повести» в том смысле, что оптимального варианта среди них не окажется вовсе. Банальный пример – задача найти самое маленькое вещественное число строго больше нуля; еще более важный пример – отсутствие оптимальных стратегий в экономическом планировании^[25].

В случае параметрических решений в условиях риска максимизируемый показатель становится ожидаемой величиной объективной функции или какой-либо ее модификации, которая учитывает неприятие риска и необратимость. Случай параметрических решений в условиях неопределенности более противоречив, поскольку многие отрицают, что есть такая вещь, как настоящая неопределенность или неведение, то есть случаи, в которых мы не можем приписать никаких численных вероятностей возможному исходу действия. Я не могу излагать здесь свои доводы в пользу того, что такие случаи существуют и что в действительности они очень важны^[26]. Итак, предположив, что они существуют, мы знаем: рациональным будет учесть только наилучшие и наихудшие последствия, приписываемые данному образу действий^[27]. Поскольку имеется множество способов это сделать – например, избрать действие с наилучшими наихудшими последствиями или действие с наилучшими наилучшими последствиями – отсюда следует, что ни единственность, ни оптимальность не выполняются. Из того обстоятельства, что у нас нет причин выбирать между «максимумом» и «максимаксом», не следует вывод, что они оба оптимальны, как в первом случае, рассматривавшемся в последнем абзаце. Уподоблять друг другу эти два случая значит путать безразличие и несопоставимость.

Если среда стратегическая, мы попадаем во владения теории игр. Не вдаваясь в детали, теорию игр можно рассматривать как инструмент, даже специальный инструмент для работы сразу с тремя группами взаимозависимостей, которые пронизывают всю общественную жизнь:

1) Награда каждого зависит от наград всех из-за влияний зависти, альтруизма и т. д.

2) Награда каждого зависит от действия всех в силу общей социальной причинности.

3) Действие каждого зависит от действия всех в силу стратегических рассуждений.

Последний пункт является особым вкладом теории игр. Могу добавить, чтобы не возникло впечатления, будто я считаю теорию игр решением всех проблем: не думаю, что она способна справиться со следующим положением:

4) Желания каждого зависят от действий всех.

Индивидуальные предпочтения и планы социальны по своему происхождению, что не означает, что они обязательно являются социальными по своему охвату: цели индивида могут не включать в себя благосостояние других. Глава III посвящена по большей части обсуждению формирования предпочтений.

Взаимозависимость выборов ключевым образом связана с понятием точки равновесия, то есть набора стратегий, которые оптимальны друг против друга. В этом случае решение игры можно определить как точку равновесия, к которой будут молчаливо стремиться все агенты. У некоторых игр нет точки равновесия, к примеру: «Каждый игрок записывает число. Тот, кто записал самое большое, получает от каждого из остальных игроков сумму, соответствующую различию между числами, которые они записали». Так может работать гиперинфляция. У других игр более одной точки равновесия, ни одна из которых не выделяется настолько, чтобы быть выбранной в качестве решения: «Я хочу пойти в кино, вы – в ресторан, но мы оба хотим быть вместе, а не порознь». Зная друг о друге это и только это, мы не сможем рационально сойтись в одном или другом месте^[28]. Да, выделенное курсивом условие будет редко выполняться, и потому можно действовать, руководствуясь ожиданиями по поводу того, как поступит другой человек, основанными на представлении о его характере. Однако в других случаях один человек может не знать о другом ничего кроме того, что тот рационален, и сознавать, что рациональность взаимна, и тогда не окажется набора ожиданий, которые можно было бы рационально защищать. Здесь оптимальность дает сбой – нет такого образа действий, лучше которого ничего нельзя придумать.