Летят журавли - Виктор Сергеевич Розов

Вероника в углу разворачивает скульптуру. Когда все ушли, она осматривает комнату, выходит на середину. Стоит и плачет, слезы текут у нее по лицу.

Незаметно вошел Володя. Вероника его увидела и не скрывает своих чувств.

Вероника. Пианино и раньше здесь стояло… Помню, один раз мы пришли с ним из кино… (Замолчала.)

Володя. Завтра надо будет тебе съездить в институт, узнать о приеме.

Вероника. Боюсь, примут ли. Но надо работать, работать, работать!.. Я отстала на тысячелетие.

Входит Марк.

Марк (Веронике). Ты опять возвращаешься к любимому делу? Видишь, я говорил…

Вероника. Неужели ты не понимаешь, Марк, что дядя Федя не хочет, чтобы ты жил вместе с ним, в одной квартире?

Марк. Он мне этого не говорил!

Вероника. А ты не догадываешься?

Марк (Володе). Уйди на минуту, пожалуйста. Мне с Вероникой надо поговорить.

Володя (Веронике). Уйти?

Вероника. Как хочешь.

Володя. Я останусь.

Марк (Веронике). Ты стала очень взрослой, Вероника… Я люблю тебя… Если ты крупный человек – а всякий художник должен быть крупным человеком, – ты обязана понять меня, понять, что я старался стать выше повседневности, обыденности и шаблона… Когда ты поступишь учиться и с головой уйдешь в искусство, ты поймешь, что, кроме него, ничего нет в мире… И оно требует всего человека целиком, запрещает ему служить любой иной великой цели, так как служить двум великим целям нельзя… Ты поймешь…

Вероника. Твоя ложь удивительно похожа на правду… Но все гораздо проще, Марк: я не люблю тебя… Я никогда не любила… Мне было восемнадцать лет, и у меня все перепуталось в голове… Ты меня извини, но я презираю тебя… Неужели ты думаешь, что Борис, который любил науку не меньше, чем ты музыку, даже больше – да-да-да, больше, – изменил ей, когда ушел на войну?..

Марк. Борис это сделал легко, он не поднялся выше, поэтому он никогда не стал бы большим ученым…

Вероника. Стал бы, стал бы. Стал!

Володя. Он уже был большой человек – это еще важнее. В отличие…

Марк. Пожалуйста, не веди себя как инвалид Отечественной войны на базаре… Твои интересы мне видны вполне отчетливо…

Володя. На что ты намекаешь?

Вероника. На меня, Володя.

Володя. Вот что, гений, тебе надо бы жить тише, осторожнее.

Марк. Не размахивай своей култышкой, петушок. Не бренчи медалью – это ведь из-за тебя Бориса убили.

Володя (опешив). Что?!!

Марк. Факт есть факт. Это тебе надо жить потихоньку.

Володя. До чего нелепое положение! Ты знаешь, на фронте проще: враг перед глазами, ясно, что с ним делать. А вот здесь ты стоишь передо мной, а что я могу? Тебя же убить надо, гад! Понимаешь, убить! Убить, а нельзя.

Входит Анна Михайловна.

Анна Михайловна. Вы никак ссоритесь?

Вероника. Нет, так… разговариваем…

Анна Михайловна. Ну, у молодежи всегда есть о чем поговорить.

Марк. Ну что ж, оставайтесь в плену ваших ординарных суждений…

Вероника и Марк уходят в разные стороны.

Анна Михайловна (Володе). Вот ты скоро у нас и студентом станешь. Мы с отцом давно мечтали об этом.

Володя. Я не буду студентом, мама!

Анна Михайловна. А как же?

Володя. Завтра я пойду в военкомат и попрошу, чтобы меня снова взяли на фронт.

Анна Михайловна. Что ты, мальчик мой…

Володя. И не возражай.

Анна Михайловна. Ты ни о ком не думаешь, кроме себя.

Володя. Думаю. Без этого мне, может быть, и жить нельзя.

Анна Михайловна. Да тебя и не возьмут, Володя.

Володя. Возьмут, еще как! Я здоров, совершенно здоров.

Входит Федор Иванович.

Федор Иванович, меня могут взять снова в армию? Могут? А? Я здоров?

Федор Иванович. Абсолютно! Хоть сейчас! По первой статье пойдешь!

Володя (матери). Видала! (Ушел.)

Анна Михайловна. Господи, хоть бы война сегодня кончилась…

Федор Иванович. Не волнуйтесь, Анна Михайловна, ему еще года два силы набирать… Не возьмут… Это я так сказал, – вижу, вожжа ему под хвост попала… Что вы плачете, Анна Михайловна?

Анна Михайловна. Сама не знаю.

Варвара Капитоновна (проходя). Анна Михайловна, посмотрите, может быть, газ опять работать начал, поставьте кастрюли.

Обе уходят. Вошла Ирина.

Ирина. Фонарики зажгли. Слабо горят, фонарики-сударики. (Отцу.) Ты что, устал?

Федор Иванович. Слегка. Ну что ж, наша московская квартира приобретает совсем довоенный вид. Все как было…

Ирина.

«Все как было. Только странная

Воцарилась тишина,

И в окне твоем – туманная

Только улица страшна».

Входит Вероника.

Может быть, за стол сядем? Отец давно есть хочет, да терпит.

Вероника. А ты?

Ирина. Ну, я тоже хочу.

Вероника. Так бы и говорила… Нечего на отца сваливать!

Ирина (зовет). Бабушка!

Входят Варвара Капитоновна и Анна Михайловн а.

Сядем мы за стол или нет?

Варвара Капитоновна. Странно, Ирина, как будто задержка из-за нас.

Федор Иванович. Все в сборе, ну, садись. Ируша, в шкафчике…

Ирина….на заветной полочке… Уже успел?

Федор Иванович. Угу.

Ирина выходит и быстро возвращается.

Наконец-то я на свое место сел. Мама, займите ваше парадное кресло. Время и на нем оставило свои следы. Анна Михайловна, сюда. Ирина, твой стул давно пора бы на чердак выбросить, но, откровенно говоря, мне этого не хочется.

Ирина. Я, кажется, тебя не подведу.

Федор Иванович. Ты, Вероника, часто здесь сиживала, тут и останешься.

Все рассаживаются.

Варвара Капитоновна. Маркуша, иди ужинать!

Федор Иванович. А где Володя? Его на это место посадим…

Входят Аносова с сыновьями и Марк.

Аносова. Вот они! Константин-то видели какой? А?.. А Василий?!

Василий. Мать, ты нас, как циркачей каких, демонстрируешь… На дню по десять раз. Мы уж устали…

Аносова. И буду!.. Поищи таких, как вы! (Показывает на ордена, что на груди у ребят.) Это – за взятие Ростова, правильно? Это – за то, что боеприпасы вез под таким огнем-огнищем! Правильно? Это – за… Как деревня-то называется?

Константин. Ну, Семеновское… Мам…

Аносова. Правильно! Это – особый – командира спасал под Белой Церковью…

Василий. Мать, отпусти…

Аносова. А это – «За отвагу». А отвага была вот в чем…

Константин. Отпусти!

Во время этого разговора вошли Володя и Зайце в.

Зайцев. Слушай, ты под Белой Церковью у кого служил? Не у Дегтярева, часом?

Василий. А ты что, Дегтярева знаешь?

Зайцев. Дегтярева-то? Ого! Да ты знаешь, как он ко мне относился…

Василий. Дегтярев?

Зайцев. Дегтярев!

Василий. Да ты не того… не заливаешь?

Зайцев. Я заливаю?

Василий. Ты…

Зайцев. Лучше скажи, откуда ты его знаешь?

Василий. Я?

Зайцев. Ты.

Федор Иванович. Тихо, тихо, генералы! Отложите воспоминания на мгновение, нам еще их на всех хватит, а пока… за стол! Аграфена Ивановна, Иван Петрович, Костя, Василий, – прошу!

Зайцев достает паек.

Константин. Я – за нашим паем! (Пытается уйти, его не пускают.)

Федор Иванович. Вот она, святая минута, – все вместе, друзья!

Звонок в дверь.

Нет, все-таки кого-то чертушка принес! Войдите!

Входит Люба.

Люба. Здравствуйте. Не узнаете меня? Я – Люба. Помните?

Федор Иванович кивает головой.

Только я теперь Кузьмина. Муж мой – Кузьмин Анатолий Александрович, мы поженились в ноябре сорок первого года, он тоже работал вместе с Борисом Федоровичем… Мы всё знаем, всё знаем! Анатолий мне о нем столько рассказывал… Так вот, перед самым отъездом на фронт мой муж взял у Бориса Федоровича тетради и чертежи – у них была совместная работа.

Федор Иванович. Помним-помним…

Люба. Теперь эта работа далеко продвинулась вперед, ею занимается целая лаборатория – дело, конечно, не так скоро, сами понимаете – война!.. Да, я сбилась… Вот в решении одного вопроса у Бориса Федоровича, как говорил муж, была удивительная догадка… Этой тетради не оказалось тогда… Если бы вас не затруднило…

Федор Иванович. Батюшки, да ведь три года прошло!

Варвара Капитоновна. Все тетради Бориса я сохранила – они у меня.

Люба. Я не так