«Любовь» и другие одноактные пьесы - Мартин Гургенович Алоян

На кухню входит  В и т а л и й.

В и т а л и й. Батя, ты это, не обижайся, а?

Ч у п р а к о в. К чему? Ты вот, Виталенька, доглядывай за ней. (Убирает в карман справку и идет одеваться.)

К а т я. Папа, миленький… (Встала на колени, смотрит на Виталия.)

В и т а л и й. Батя, мы тебя после заберем оттуда. Я тебе честно говорю, заберем!

Ч у п р а к о в. Да разве мне там худо будет? И там люди живут. Вы вот тут-то не пропадите, ребята… Ну прощайте!

В и т а л и й. Батя, мы это… батя…

Ч у п р а к о в  перекрестил их, вышел.

Г о л о с  т е л е к о м м е н т а т о р а. Прессинг, жестокий прессинг по всему полю! Ну что ж, это современный хоккей, яростный и зрелищный!

Свет гаснет, и только некоторое время в луче прожектора видна стоящая на коленях Катя.

Занавес.

Е. Георгицэ

ПОСЛЕДНИЙ РЕДУТ

Пьеса в одном действии

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ИОНАШКУ.

РАДУ ДРЭГАН.

ПЕТРЕ СТАНЧУ.

ВИКТОР ИЛЕ (ВИКЯ).

ЛЕЙТЕНАНТ.

Оборонительный рубеж на фронте. 2 мая 1945 года.

Окопы. По обрывкам разговоров можно понять, что здесь много людей, но на переднем плане их только трое; рядовые  В и к т о р  И л е, И о н а ш к у  и сержант  Р а д у  Д р э г а н.

В руках у Ионашку скрипка, он вытирает ее платком. Викя насвистывает какую-то мелодию, а Раду чистит автомат.

И о н а ш к у. Свистишь, Викя?

В и к я. Загрустил я что-то, Ионашкуле.

И о н а ш к у. Зачем тебе грустить, вон сколько медалей на груди… У меня давно думка такая есть, братцы, прямо как перед глазами: заходим мы втроем после войны в село…

Р а д у. Почему втроем, Ионашку, нас ведь четверо?

И о н а ш к у. Я не люблю Петре, баде[1] Раду, вы ведь знаете.

Р а д у. Я и не говорю, чтоб ты любил его, но односельчанин есть односельчанин.

И о н а ш к у. Хорош односельчанин, если травил меня собаками.

Р а д у. И поделом: зачем сунулся со сватами к его сестре?

И о н а ш к у. Так ведь я любил ее, потому и сунулся! А он — собаками!.. Ну и дали вы ему тогда жару, баде Раду, век будет помнить!

Р а д у. Не оставлять же на растерзание собакам лучшего скрипача в селе!

И о н а ш к у. Вот именно. Так вот, заходим мы втроем в село, а у меня на груди… (Смотрит на свою грудь — там пусто.) Викя, ты одолжишь мне тогда одну медаль?

В и к я. Одолжу, Ионашкуле, и не одну, а все, ведь я-то уже женат.

И о н а ш к у. Спасибо, Викя, но мне и одной хватит… Так вот, пойду я к сестре Петре, да и закричу с порога: «А ну-ка, выйди, злодей!»

Р а д у. У него же собаки, Ионашку!

И о н а ш к у. А мы вдвоем с вами пойдем, баде Раду. И еще Викю возьмем с собой, пойдешь с нами, Викя?

В и к я. Кажется, нет, малыш. Ему будет неприятно видеть меня на своем дворе. Но я вас подожду на улице.

Слышны позывные рации.

Г о л о с а  з а  с ц е н о й. Ура-а-а-а! Ура-а-а!

Вбегает  П е т р е.

П е т р е. Ура-а-а-а! Братцы, победа! Наши вошли в Берлин!

И о н а ш к у. Ура-а-а! (Отбросив платок, срывает с головы пилотку и начинает вытирать ею скрипку.)

Р а д у (к Ионашку). Что ты делаешь, балда?

И о н а ш к у. А на что мне, скажите на милость, пилотка, баде Раду? Ведь войне конец! Конец войне!

Р а д у. Дети твои наденут ее, кашевар!

И о н а ш к у. Вы лучше меня знаете, баде Раду, — я не кашевар больше, вот уже две недели, как я артиллерист. Ведь правда, Викя, я артиллерист?

В и к я. Правда, малыш, ты артиллерист, гроза немецких танков.

И о н а ш к у. Может, еще не гроза, а все же артиллерист. А насчет детей, баде Раду, вы верно сказали: у меня их будет четыре души: первому-я сразу надену пилотку — пускай будет артиллеристом, как отец.

П е т р е. Только пускай будет поскромнее, чем отец; отец не нюхал еще пороха, а считает себя уже заправским артиллеристом.

В и к я. Ладно, Петре, война все спишет.

П е т р е. Ты так думаешь, Викя? Значит, и мы с тобой квиты?

В и к я. Ты о чем, Петре?

П е т р е. Да о том же! Как вернемся с войны, сразу заявимся к председателю сельсовета: я не середняк больше и ты не бедняк — мы воины. Пускай он мне, как воину воин, и отдаст ту землю, которую в сороковом забрал у меня и отдал тебе.

В и к я. Вот чудак-человек, никак не может забыть ту землю! Да забери ты ее всю, пропади она пропадом, вовсе не нужна она мне!

П е т р е. Ты, Викя, такие бы речи, да пораньше сказал!

В и к я. Это когда раньше — когда ты из-за этой земли топором зарубить меня хотел, что ли?

П е т р е. А хотя бы тогда!

Р а д у. Слушайте, вы! Осточертели вы мне со своими разговорами о той проклятой земле! Что ты хочешь, Станчу?! Прошло четыре года, пора и позабыть!

П е т р е. Пора бы пора, да что-то никак не забывается.

Р а д у. А ну пошел к чертовой матери отсюда!

П е т р е. Почему сердитесь, баде Раду, разве я виноват, что мне больно? (Уходит.)

Р а д у. Земля! Четыре года все землю да землю глотал, земля и накрывала его сто раз, и все мало ему!

И о н а ш к у. Да ладно, баде Раду, кулацкая у него душа, а нам бы радоваться надо, победа ведь!

Р а д у. Радоваться, говоришь, Ионашку? А ты спроси Викю: почему он не радуется?

И о н а ш к у. И ты не радуешься, Викя?

В и к я. Радуюсь, Ионашкуле, как не радоваться, но это еще не победа, малыш.

И о н а ш к у. Так ведь наши в Берлин вошли!

В и к я. Значит, победа близка. Я вот смотрю и диву даюсь: если б за всю эту войну нам почаще попадался такой оборонный рубеж, ну и дела сотворили бы мы с тобой, баде Раду!

Р а д у. Куда ты клонишь, Викя?

В и к я. А никуда. Пойду к ребятам, может, у кого табачок остался. (Уходит.)

Появляется  Л е й т е н а н т.

Л е й т е н а н т (садясь возле Ионашку). Эх, ребята, и заживем мы с вами после войны.

И о н а ш к у. Товарищ лейтенант, после войны прямо к нам, в Молдавию.

Л е й т е н а н т. Договорились, Ионашкуле… Только что мне там делать, я ведь шахтер. (Заметив, что Ионашку не понял.) Под землей уголь добываю.

И о н а ш к у. Раз под землей, тогда и у нас найдется вам работа. У нас под землей камень добывают. Но, я думаю, хватит вам под землей быть. После войны я сколочу чату лэутар[2] и заберу вас к себе на скрипке играть. Идет?

Р а д у. Опять ты со своей чатой лэутар, Ионашкуле!

И о н а ш к у. А что может быть прекраснее скрипки, которая играет на свадьбе?! Раз скрипка на свадьбе, значит, уже не война, а раз войны нет — значит, есть любимая девушка, потом жена, потом дети, их четыре души у меня будет, товарищ лейтенант, потом становишься дедушкой и пляшешь на