Избранное - Иван Буковчан

В результате насилия у нас на глазах погиб человек… Но боже мой, сколько людей погибает сегодня насильственной смертью. В эту минуту и каждый час… каждый день! На рассвете насильственной смертью должны умереть и мы. (Настойчиво.) И я спрашиваю — во имя чего? Умереть именно теперь, когда события развиваются благоприятно для нас! Сейчас не время для… сантиментов!

Т о м к о (горько). Сантиментов?

Ш у с т е к. Мы не понимаем друг друга! Простите. (В сторону Угрика.) Разумеется, этот человек понесет ответственность за свой поступок — ответственность перед своей совестью, а после войны, конечно, и перед судом. Но что касается нас, остальных…

У г р и к (иронически его прерывает). Ну нет, пан доктор! Так дело не пойдет, пан фарисей! Никаких судов… ничего! Майор поставил свое условие… Само Угрик — свое!

П о в и т у х а. Условие? Какое?..

У г р и к (указывает на мертвого). Это было самоубийство. Никто из нас к нему не прикоснулся. Вы должны молчать — вот мое условие!

Т о м к о. В таком случае мы станем… соучастниками убийства.

У г р и к. Да, да!.. Соучастниками! Совершенно верно! А что касается совести, то она у всех нас будет нечиста! У всех, кто благодаря мне сохранит жизнь… (Голос у него прерывается.) Люди живут с тяжелым камнем на душе, с нечистой совестью тоже можно прожить…

Тишина.

О н д р е й. И этой бритвой… (пнув ногой бритву, лежащую на полу) вы еще кого-то будете брить?

П о в и т у х а (испуганно). Ты убил его… так легко… так легко…

У г р и к. Я не убийца… Со мной такого еще не случалось… Да я и сейчас не хотел… Думал только пригрозить… (Пытаясь защититься.) Он… он меня ненавидел… Я его тоже! С первого взгляда… Он звал смерть! И мешал нам, мешал!

О н д р е й. Вам, Угрик! Не нам!

М а р и к а. Такого я еще не видела. (С сожалением.) А может быть, уже и не увижу…

У г р и к. Это был враг… сыч, он накликал смерть… Я должен был… должен был его отпугнуть… Он был… чужой среди нас… одинокий… никому не нужный! Даже имени своего не сказал… ничего… У него были такие… странные глаза… странная речь… и он так странно себя вел… (Стараясь припомнить что-нибудь плохое.) И этот эшелон… концлагерь… и о расе он что-то говорил… Помните? Нет, нет… Это не был повстанец… И вообще он не был солдатом! (Вскрикивает.) Знаете, кто это был? Это был еврей!

Ш у с т е к. Еврей?

У г р и к. Да, да! (С облегчением.) Его крестили не святой водой, а ножом… Ручаюсь!

Т о м к о (не выдерживает). И вашей бритвой, Угрик, вашей бритвой.

У г р и к (поспешно). Эти глаза… эти речи… Только у евреев такой злой язык… такая наглость! Вспомните, как он оскорблял Фишла! Только евреи так ненавидят… и презирают всех, кроме себя… И здесь он был один… ни с кем не хотел общаться… и нож прятал у себя… замышлял что-то против нас!

П о в и т у х а. Он… он же молился!

У г р и к. Ложь!

Ш у с т е к. Сегодня еврей вообще не мог бы…

У г р и к. То, что он убежал, этому я верю. Может, из эшелона… из лагеря! Но солдатом он не был… Это был еврей!

Т о м к о (угрожающе). Ну и что, если он был еврей? Что из того?

У г р и к. Боже упаси, я ничего не имею против них… вообще ничего! Они хорошие клиенты и… (Пожимает плечами.) Но все же есть разница… Все же он был не наш!

Т о м к о. Какая разница? (Выходит из себя.) Разве он не сидел здесь вместе с нами? Разве мы не готовились к смерти все вместе? Разве нас всех ждала не одна и та же участь? И наконец, его погубили не те, чужие, а…

У г р и к. Не кричите, пан учитель… Не нужно на меня кричать! Евреи не на моей совести! Испокон веку их кто-то притесняет… мучает… уничтожает… И вы хотите, чтобы я один был за все в ответе? Одним евреем больше, одним меньше — это сегодня уже никого не…

Т о м к о. Одним человеком! Одним человеком!

У г р и к. Я не хотел убивать! Я и не предполагал, что он еврей… (Кричит.) Но теперь мне стало немного легче.

Т о м к о. Вы хо-ти-те, чтобы вам стало легче… Поэтому и утверждаете, что он еврей!

У г р и к. Хотите, докажу? (Неожиданно.) Пожалуйста! Это нетрудно узнать! (Торопливо ковыляет к кровати, на которой лежит мертвый.)

Учитель хватает его за пиджак.

Т о м к о. Вы… вы собираетесь… осматривать мертвого?.. (Бьет Угрика по лицу изо всей силы. Пауза. Задыхаясь.) Извините… В жизни… я еще… не ударил ни одного взрослого… но то, что вы хотели сделать…

У г р и к (в отчаянии). Я только хотел… взглянуть на его руку… нет ли на ней номера… и больше ничего!

Т о м к о. Вы убили человека. (В изнеможении.) Кто бы он ни был, ваша вина останется на вас!

Старик появляется откуда-то из-за кровати, направляется к Угрику.

С т а р и к (неумолимо). Иуда Искариот предал господина своего… убил его поцелуем своим иудиным… потом горько заплакал… ушел… и удавился.

У г р и к. Что он говорит… что он такое говорит?! (В ужасе.) Пусть он оставит меня в покое! Этот старик — безумный!

С т а р и к. Больше я тебе ничего не скажу. Только вот тебе мое последнее слово. (Показывает на стол.) Возьми этот ключ… Он — твой!

У г р и к. Мой?.. Почему мой?

С т а р и к. Кровь за кровь… Так сказано в Писании.

У г р и к (как лунатик, приближается к столу). Мой ключ?

С т а р и к. Я знаю, что ты его не возьмешь. Ведь ты не мужчина!

Угрик берет ключ, сжимает его в руке… но тут же бросает, словно обжегшись; ключ со звоном падает на стол.

У г р и к. Пан учитель… вы тоже считаете… (голос его прерывается) что этот ключ… мой?..

Томко молчит.

(Вне себя от отчаяния.) Тетка Бабьякова?.. Пан доктор?..

В подвале — тишина. Страх Угрика переходит в ярость.

Смотрите, как притихли… выжидают… словно вороны! Как они ждут… что сделает Само Угрик! (Криво улыбается.) А что, если я этот ключ… и вправду возьму? Только для того… чтобы и ваша совесть была нечиста?

Т о м к о. Никто от вас ничего не хочет! (Старику.) Вы никому не имеете права давать этот ключ…

С т а р и к. В Писании сказано: кровь…

Т о м к о (строго). Мы можем судить… но не осуждать!

У г р и к (радостно подхватывает). Правильно, пан учитель, правильно! Само Угрик судит себя сам… Самый лучший судья — это ты сам! (Другим тоном.) Смотрите… какие неблагодарные люди! (Обращаясь к старику.) Этот дает мне ключ… а только что клялся, что укокошит меня… (Обращаясь к Шустеку.) А этот угрожает мне судом после войны… (Полон жалости к себе самому.) Эх, Угрик, Угрик… может быть, лучше, чтобы тебя прикончили чужие, чем свои… Парикмахер,