Пьесы - Валентин Михайлович Крымко

циркуляр о допустимой ширине штанов и фасоне причесок? Тогда надо выгнать с кафедры профессора Лубенцова! Ну, подумаешь, членкор и Госпремия! Или, по-твоему, что можно Юпитеру, того нельзя быку?

И г о р ь. Ты ослеп и оглох, Олесь. Катюша, он не понимает, что в холодной войне все идет в дело: ведь перед нами был типичный сорняк!

О л е с ь. Враг?

И г о р ь. Да, враг!

О л е с ь. А вдруг — просто дурак?

Звонит телефон. Игорь снимает трубку.

И г о р ь. Здесь некому говорить с Парижами. Вы что-то путаете. (Кладет трубку.)

О л е с ь. Ладно, пусть — враг… Врага можно даже убить, но не унижать его человеческое достоинство, потому что при этом калечишь свое! Свое! Если не так, то какие же мы к черту победители фашизма?

К а т я. Игорь, он прав…

О л е с ь. Ты сейчас сказал «сорняк». Ну вот: формулировка есть — теперь можно и выпалывать!..

К а т я. Олесь, возьми себя в руки!

О л е с ь. Есть же какой-то центр тут (указывает на лоб) или тут (указывает на грудь), которым мы угадываем человека!

К а т я. Я в этом уверена!

И г о р ь. Ненаучно.

О л е с ь. Думаешь? А я знаю женщину, которая это проверила в условиях смертельной опасности. Ночью в Равенсбрюке, в тридцать втором блоке, она услышала: кто-то заходится в кашле. Оказалось — Роза Тельман. С туберкулезом там разбирались коротко: рентген — диагноз — газовая камера. Какая-то уголовница прошипела: «Заткнись, сука, продам!» Тогда эта женщина решилась — пошла к одной немке, тоже врачу из заключенных. Та была приставлена к лекарствам, но только для эсэсовцев! Немка спрашивает: «Для кого лекарство?» Так сразу и сказать? А вдруг перед тобой — враг! Стоят и молчат. Смотрят в глаза друг другу. И вот женщина решилась — назвала Розу Тельман. Немка сказала: «Спасибо за нее, товарищ…» Я потом спрашивал: «Рискнула?» А она говорит: «Нет. Что-то во мне шевельнулось: можно довериться»… (Резко.) Не говори ничего! Сейчас лучше тебе ничего не говорить!

К а т я. Олесь!

О л е с ь. Я не имел права это рассказывать.

К а т я. Наоборот! Спасибо тебе! От меня лично — спасибо.

О л е с ь. При чем здесь ты?

К а т я. Потом как-нибудь расскажу… Могу просить тебя об одолжении?

О л е с ь. Лично — вам?

К а т я. Только — мне.

О л е с ь. Говорите — сделаю.

К а т я. Отправь эту телеграмму. Срочной. И найди «Известия», сегодняшний номер.

О л е с ь. Давайте быстро! (Забирает у Кати текст телеграммы и деньги, быстро выходит.)

И г о р ь. Рефлексии…

К а т я. Нет, раны…

О л е с ь  возвращается, гасит свет в передней.

О л е с ь. Кто тратит лишний гектоватт, перед соседкой виноват! (Уходит.)

И г о р ь. Ну? А это как называется?

К а т я. Ты очень изменился. Хочешь добрый совет?

И г о р ь. Давай.

К а т я. Женись на Марианне. И не морочь голову себе и ей.

И г о р ь. Марианна — что? Она свою детскую благодарность принимает за любовь. В девятнадцать лет кто из нас не был влюблен в своего учителя?.. А дальше… Закон жизни… Тем более что учитель сильно поотстал. И от музыки, и от молодежи…

К а т я. Значит, Марианна тебе тоже сестра?

И г о р ь. Да. Так надежней.

К а т я. Не слишком ли много сводных сестер для одного молодого мужика?

И г о р ь. Это — верно. Надо было влюбиться в тебя. Промахнулся. И тоже потому, что мне в ту пору было девятнадцать. Казалось, что рядом с Манежниковым я — мышонок…

К а т я. Ну, что ж… Давай все поправим. Холодно, спокойно, как люди не первой молодости. Я при этом втайне буду любить свою иллюзию, ты — страдать по Марианне, она — по тебе. Знаешь, как в пословице: «Маня любит Ваню, живет с Петей, и все трое мучаются»!

И г о р ь. Не иронизируй.

К а т я. Вспомни, дружок мой дорогой, вспомни старое фронтовое правило: «Окружен тот, кто считает себя окруженным». Ты поздно пришел в университет — понимаю. Поздно задумался о своей душе. Понимаю! Но зачем же стареть до срока?..

И г о р ь. А что делать, если они меня считают стариком, ортодоксом, занудой? Слышала, как он со мной говорил сейчас? Она — и того хуже. Мы не виноваты, что стали старше своего возраста там, на войне…

К а т я. Они тоже были на войне.

И г о р ь. Но их успели отогреть, вернуть в свой возраст. Сегодня возил первый курс на экскурсию по теме «Там, где проходил передний край». Слушают, смотрят, молчат — вежливые и безучастные, как на собрании. А на обратном пути — о зимней Олимпиаде в Кортина д’Ампеццо, о том, как Ботвинник поехал в Швейцарию на сеансы одновременной игры с тамошними любителями. А девчонки — про меховые «румынки». С утра выбросили в ДЛТ, да вот экскурсия помешала!.. Чем живут они? Чем, Катя? Индийскими фильмами, картонными злодействами!.. А была ли война, Катюша? Еще лет пять, и все, что произошло с нами, — в музей, рядом с кольчугой Евпатия Коловрата! Мы живы, а наши судьбы — в музеях!

Входит  М а р и а н н а.

М а р и а н н а. Какое дьявольское исполнение Скрябина я сейчас слышала. (Целует Катю.) Хрупкая на вид пианистка, но какая рука, как мыслит, какой ураган там, внутри! Вот кого бы тебе надо послушать, Щелкунчик!

И г о р ь. Что у тебя с фестивалем? Решилось, наконец?

М а р и а н н а. Ты опять — о делах! Какой фестиваль, когда… Понимаешь, я только что слушала Марину Дранишникову!

И г о р ь. И что? Плясать теперь?

М а р и а н н а. Как скучно!.. Щелкунчик, я влюбилась. Так влюбилась, что потеряла очередь на «румынки».

И г о р ь. Наконец-то. Свадьба скоро?

М а р и а н н а. Катя, ты только посмотри на него. Я думала, он будет ревновать. (Игорю.) Не ревнуешь — не надо. Я влюбилась в Скрябина. Это — моя вторая любовь.

К а т я. Ну, это понятно… А первая?

М а р и а н н а. Был один тип. Он лучше всех на свете играл на скрипке. Лучше Ойстраха.

И г о р ь. Я его знаю?

М а р и а н н а. Знаешь, балда. (Глядит на него и напевает.) «Скажите, пожалуйста, друг дорогой: мы жили тогда на планете другой?» (Вдруг кричит.) А пошли вы все к черту!

К а т я. Ты — что это?

М а р и а н н а. Там — Скрябин, там — жизнь, а тут… Я думала: приду, растормошу, утащу куда-нибудь… Я забыла, что Щелкунчик — всего лишь кукла! (Быстро уходит к себе.)

К а т я. Ну, ты доволен?

И г о р ь. Никогда не знаешь, чего ей надо.

К а т я. Помнишь, Манежников сказал когда-то, что мы все еще оттаем от войны? Ты не оттаял. И отсюда все беды.

И г о р ь. Ну, что бы ты стала делать?

К а т я. Пошла бы к ней и подтвердила, что я — балда.

И г о р ь. Все это — чепуха.

К а т я. Но почему? Что за настроения?

И г о р ь. Никому не дано повернуть время вспять.

Выходит  М а р и а н н а  со скрипкой.

М а р и а н н а. Игорь, дай мне ключи от комнаты тети Даши. Мама спит — я поиграю там.

Вбегает взволнованный  О л е с ь.

О л е с ь. Все в сборе?.. Ну, читай! (Протягивает Игорю газету.)

И г о р ь. Я? Почему — я? Здесь все грамотные.

О л е с ь. Читай или получишь по морде!

К а т я. Олесь, ты что?