Затонувший ковчег - Алексей Варламов

— С ним нельзя дальше тянуть. Он неустойчив. — Он узнал голос психолога. — Ломай дверь. Я окрещу его сейчас же.

Колдаев подошел к окну и дернул раму. Она поддалась, но так громко, что треск раздался по всему дому. На улице шел первый снег — мокрые и крупные хлопья ложились на крыши и мостовые, залепляли фонари и глаза редких прохожих. В соседних комнатах зажегся свет и зазвучали голоса. Скульптор перекинулся через подоконник и, цепляясь за водосточную трубу, стал спускаться. К нему подбежал Борис Филиппович и со всего маху ритуальным ножом ударил по пальцам. Колдаев заорал и полетел вниз.

— Не давайте ему уйти!

Было невыносимо больно, но он собрал все силы и, не оглядываясь, побежал по метельному городу. Фигуры в белых балахонах его преследовали, но сильный снег спас беглеца. Апостолы потеряли его в проходных дворах. Но Колдаев продолжал бежать. Жуткий звериный страх гнал его по городу, где всего несколько часов назад он ностальгически гулял и удивлялся случившимся переменам. Но теперь он не видел ничего. Он бежал и бежал, спрятав под куртку кровоточащие пальцы. Одному Богу ведомо, откуда было у него столько сил, чтобы миновать всю Петроградскую сторону, пересечь Неву и Невский проспект. Наконец, в глухом дворе в дальней части Грибоедовского канала он упал в сугроб и забылся.

Глава III. За други своя

Ранним утром, убирая свежевыпавший снег, Илья Петрович наткнулся на пьяного. Добрый дворник отвел его в комнату и уложил спать на своей кровати. Пьянчужка беспокойно ворочался, вскрикивал и бредил, взмахивая большими руками. «Ишь ты, прямо дирижер какой-то», — подумал директор и ушел мести двор. Когда он вернулся, гость сидел у окна и тоскливо смотрел в никуда.

— Выпить нету? — спросил он хрипло.

Дворник покачал головой.

— Не держу.

— Может, сходишь?

Илье Петровичу слишком хорошо было самому известно то роковое состояние, когда все вокруг не в милость. Он постучался к своей работодательнице и спросил у нее бутылку водки. Раздобревшая Катерина нахмурилась, но поллитровку достала.

Дрожащими руками директорский гость попытался сорвать крышку, пальцы его не слушались.

— Ты что же это, даже бутылку открыть не можешь? — усмехнулся Илья Петрович и осекся — пальцы у пьяницы распухли и побагровели. Хозяин торопливо открыл бутылку сам, чтобы загладить неловкость, и старое полузабытое движение рук напомнило ему о долгих таежных ночах. У него заныло сердце, и подумалось, что те годы, даже самые угарные из них, были все же лучшими в его жизни. Мужичок меж тем быстро выпил, перевел дух и усмехнулся:

— Со всеми ты такой?

— Со всеми, — пробормотал лирически Илья Петрович, которому враз вспомнились Алешка Цыганов, звезды, огибаловские ракеты, шорох в эфире, австралийские радиолюбители, снег, белые ночи, добрые старухи из «Сорок второго», очереди, талоны, — и первый раз за все это время Илью Петровича потянуло в тайгу. Он хотел плеснуть и себе, но удержался. Мужичок допил бутылку и ушел, но в последующие дни Илья Петрович не раз мысленно к нему возвращался: как он, где, под каким забором валяется пьяный и не замерз ли вовсе? Зима настала суровая, морозная, каких давно уже в Питере не было. Отвыкшие от холода горожане с покрытыми изморозью волосами, усами, бородами, шарфами двигались по улицам, окутанные дымкой своего дыхания. Через Неву ходили пешком, сонное солнце, пробивая студеное марево, лениво скользило по краю небосвода, и Илье Петровичу вспоминались заснеженный лес, звериные следы и охотничьи тропы. Странно было представить, что с его отъездом все это не исчезло, по-прежнему курится дымок над избами и на широких лыжах ходят по лесу мужики с ружьями, ночуют у нодьи, пьют чай и бездумно глядят на огонь. Столько месяцев он был свободен от этих воспоминаний, но теперь они обступили его, как призраки, и первый раз директор задумался об отъезде. Его обморочная любовь к Петербургу схлынула столь же стремительно, как и пришла.

Через несколько дней давешний пьянчужка вернулся. Он пришел совершенно трезвый, однако с бутылкой водки и в сопровождении молодой, но потрепанной женщины.

— Пустишь к себе под грибок?

— А ведь говорил, что не принесешь.

— Я бы и не принес, — ухмыльнулся он. — Да вот встретил свою знакомую. Когда-то налил ей, а она не забыла. Что только две рюмки?

— Я не пью.

— Ты, может быть, сектант? — встревожился гость.

— Нет, просто такой же беспутный человек, как и ты.

— Меня, между прочим, весь Ленинград когда-то знал, — сказал пьяница надменно.

— А теперь чего ж? — спросила девица насмешливо. — Даже угла своего нет.

— Молчи!

— Да ведь и я тоже, — задумчиво произнес Илья Петрович, — не всю жизнь метлой махал. А живу вот тут по чужой милости. И неожиданно для самого себя достал фотографию предпоследнего выпуска.

— А, так ты учитель, — протянул мужик так разочарованно, что Илью Петровича покоробило: он привык в поселке к тому, что его уважают, и это пренебрежение было ему неприятно. Он пожалел, что достал фотографию, но вдруг в глазах его гостя, не выпускавшего карточку из рук, промелькнуло что-то странное.

— Как зовут эту девушку? — Он указал на одно из лиц.

Теперь побледнел Илья Петрович.

— Почему она тебя интересует?

— Это из-за нее я искалечил пальцы и стал никому не нужным.

Девица мельком взглянула на фотографию.

— Он ее на вокзале снял, переспал и с тех пор мается, забыть не может.

— Не лги! — затрясся пьяница. — Не мерь всех по себе и не смей говорить, чего не знаешь! Она святая.

— Подумаешь! — фыркнула девица. — Если каждую б… святой объявлять, места в раю не хватит.

— Убирайся! — завопил калека.

— Ничего себе, мое пьет и меня же гонит.

Пьяница опустил голову на руки, и в глазах у него появилась такая знакомая директору тоска. Он ничего больше не говорил, только пил и курил. Подружка его заскучала и стала собираться, но мужик никуда не торопился. Илья Петрович сходил к Катерине за второй бутылкой — ему было с этим человеком хорошо, как когда-то было покойно и хорошо с Алешей Цыгановым. Меж тем назвавший себя скульптором совершенно опьянел и заплетающимся языком начал рассказывать о ритуальных убийствах и закланиях в какой-то бане, о сумасшедших плясках и радениях, из чего Илья Петрович сделал вывод, что его новый знакомый просто тронулся умом. Никакую Машу на самом деле он не видел и не знает, а вообразил себе, что именно она погубила его жизнь. Потом пьяница принялся клясть людей, которых показывают по телевизору и с которыми пил, а теперь никто не хочет его признавать и никому он не нужен, и когда Илья Петрович, подобно девице, заскучал, он наклонился к дворнику и тихо сказал: — Поклянись, что никому не скажешь.

— Клянусь, — неуверенно произнес директор.