ГАЙДЗИН: Траектория срыва - Влад Эверест

начинается на рассвете, — Кеничи стоял в дверях. — Сегодня отдыхай. Завтра я покажу тебе, что такое настоящая работа. И, Артем…

Я посмотрел на него.

— Мои работники не знают про твою аварию. Для них ты просто племянник-неудачник, которого выслали из России. Пусть так и остается. Не позорь меня.

Он захлопнул дверь.

Я остался один. Бросил сумку на матрас и подошел к окну.

Солнце садилось, заливая разборку кроваво-красным светом. Горы искореженного металла отбрасывали длинные тени. Где-то вдали, за холмами, я услышал звук. Тихий, далекий, но отчетливый.

Визг шин.

Кто-то наваливал по серпантину. Звук мотора то нарастал, то затихал, эхом отражаясь от гор.

Я прижался лбом к горячему стеклу.

Меня лишили прав. Меня сослали в другую страну. У меня отобрали всё.

Но они поселили наркомана на складе с героином.

Я смотрел на горы металла внизу. Где-то там, в этих кучах, наверняка есть что-то живое. Что-то, что можно спасти.

Отец думал, что отправил меня в тюрьму. Но он отправил меня в школу.

Я улыбнулся впервые за три дня.

Завтра начнется ад. Но я пройду его. Потому что я слышу звук мотора в горах, и этот звук зовет меня.

Глава 2. Мертвые души

Ад пахнет не серой. Ад пахнет трансмиссионным маслом, прокисшим рисом и средством от комаров.

Моё утро начиналось в пять. Не по будильнику — его заменял грохот на первом этаже. Кеничи уже был на ногах, швырял железки и орал на кого-то по телефону.

Я сползал с тонкого матраса, чувствуя, как ноет каждая мышца. Спина горела, пальцы не разгибались. Прошла неделя, а мне казалось, что я здесь вечность.

Завтрак был всегда одинаковым: миска клейкого риса, кусок жареной рыбы и зеленый чай, по вкусу напоминающий воду из лужи. Мы ели молча. Кеничи читал газету, я смотрел в стену.

— Сегодня разбираешь «Хайс», — буркнул дядя, не отрываясь от новостей про курс йены. — Снять генератор, стартер и компрессор кондиционера. Проводку не резать, а отстегивать. Если увижу хоть один перекушенный провод — останешься без ужина.

— Понял.

Я вышел во двор. Жара уже набирала обороты. Воздух дрожал над кучами металла. Местные цикады стрекотали с такой громкостью, будто пытались перекричать работающий двигатель.

Передо мной стоял белый микроавтобус Toyota Hiace, смятый спереди так, будто он пытался протаранить товарный поезд. Моя задача — выпотрошить его.

Я надел перчатки, которые уже пропитались мазутом насквозь, и взял ящик с инструментами.

Работа была тупой и медитативной. Открутить, снять, протереть, положить на полку. Снова и снова. Мой мир сузился до размера гайки на 12.

В Питере я был «тюнером». Мы ставили готовые киты, настраивали «мозги», варили выхлоп. Это было творчество. Здесь я был стервятником. Я обдирал трупы машин, чтобы их органы пошли кому-то другому.

К полудню я был мокрым насквозь. Пот заливал глаза, смешиваясь с грязью на лице.

Кеничи проходил мимо, опираясь на трость. Он остановился, наблюдая, как я мучаюсь с прикипевшим болтом генератора. Я навалился всем весом на ключ, рискуя сорвать грани.

— Ты держишь ключ как ложку, — заметил он.

Я замер, тяжело дыша.

— Он прикипел.

— Не применяй силу там, где нужен ум, — Кеничи подошел, взял баллончик с проникающей смазкой, пшикнул на болт, подождал три секунды, а потом легонько ударил молотком по головке болта. — Вибрация разрушает ржавчину. Крути.

Я попробовал. Болт поддался легко, как по маслу.

Дядя хмыкнул и пошел дальше. Это был первый урок, который он мне дал. И, кажется, единственный способ общения, который он признавал.

Во время перерыва, когда солнце палило так, что касаться металла было опасно, я уходил в самую дальнюю часть разборки. Кеничи называл этот сектор «Тупик». Туда свозили то, что уже нельзя продать, но жалко (или дорого) утилизировать.

Я бродил между рядами, как по музею.

Вот стоит Nissan 300ZX, широкий, распластанный по земле, но без двигателя и коробки. Вот Honda NSX — точнее, то, что от неё осталось после пожара.

И тут я увидел её.

Она стояла в самом углу, под навесом, который почти обвалился под тяжестью вьюна. Брезент, накрывавший кузов, давно истлел и превратился в лохмотья.

Я подошел ближе и сдернул остатки ткани. Пыль поднялась столбом, забивая нос.

Mazda RX-7.

Самая красивая японская машина из когда-либо созданных. И самая капризная.

Она была жалкой. Левая фара выбита, передний бампер отсутствовал, открывая вид на погнутый «телевизор» (переднюю панель). Краска, когда-то черная, облезла, обнажив металл.

Но кузов… Кузов был цел. Геометрия не нарушена.

Я с трудом открыл водительскую дверь. Петли заскрипели.

Салон был пуст. Ни сидений, ни обшивки, только голый металл пола и торчащая коса проводки. Кто-то начал строить из неё корч, но бросил.

Я сел на пол, на место водителя. Взялся за руль — старый, потертый, который чудом не сняли мародеры.

Закрыл глаза.

Вдох-выдох.

Я представил, как она едет. Низкий центр тяжести, идеальная развесовка 50 на 50. Она не едет, она танцует.

Я дернул рычаг открытия капота.

Под капотом спал зверь.

Двухсекционный роторный двигатель 13B-REW.

Ротор — это религия. У него нет поршней, которые дергаются вверх-вниз. Внутри него вращаются треугольные роторы, создавая бешеную тягу на высоких оборотах.

Этот мотор был мертв. Патрубки рассохлись, турбины (их должно быть две) лежали рядом в коробке, покрытые слоем окисла.

— Нравится? — раздался голос сзади.

Я вздрогнул и ударился головой об открытый капот.

Кеничи стоял в тени, опираясь на свою вечную трость.

— Это FD, — сказал я, вытирая руки о штаны. — Почему она здесь?

— Потому что ротор — это ошибка инженеров, — Кеничи подошел ближе, брезгливо глядя на двигатель. — Жрет масло, как свинья помои. Греется, как ядерный реактор. Ресурс — 50 тысяч километров, если повезет. Владелец сдался. Сказал, что устал вкладывать в неё деньги.

— Сколько она здесь стоит?

— Три года. Я хотел пустить её под пресс, но… — он замолчал, подбирая слова. — Рука не поднялась. Слишком красивый кузов.

Я посмотрел на дядю. В его глазах на секунду мелькнуло что-то теплое.

— Можно я… попробую? — спросил я осторожно.

— Что?

— Восстановить мотор.

Кеничи рассмеялся. Это был сухой, лающий звук.

— Ты? Восстановить ротор? Ты знаешь, что такое апексы? Знаешь, как выставлять зазоры в сотые доли