Пьесы - Иван Петрович Куприянов

Е г о р. Он мне не мешал.

П е т р. Нет, мешал. Не соглашался с твоими распоряжениями, критиковал! А начальство, как известно, критику не очень-то любит.

Е г о р. А я не знал, что перевод на высший оклад, на более ответственную должность — это расправа за критику.

П е т р. Егор, я не дурак.

Е г о р. Про меня люди тоже так говорят.

П е т р. Правильно говорят про тебя люди. В рамке ходишь. Так вот, пусть они еще добавят: «Егор Ильич, вы ведь великолепно знали, что такой инженер, как Дмитрий Ильич Селиванов, никогда не променяет цех на канцелярию, и потому действовали вполне безошибочно». (Долгая пауза.) А с Леной что ты сделал?

Е г о р. Ты Лену не трогай. Лена мне жена.

П е т р. Знаю. Дипломированный инженер, но по твоей вине ни одного дня не работала.

Е г о р. А что я мог сделать? Создать специально для нее трикотажную промышленность?

П е т р. При желании многое мог бы сделать. Она с успехом могла бы работать на комбинате.

Е г о р. Н-да, отец на комбинате, брат на комбинате, жена тоже. А потом и сына здесь же должен буду пристроить. Это ты мне предлагаешь? Благодарю! Но я на это никогда не пойду. Чтобы меня потом обвинили в насаждении семейственности!

П е т р. Нет, Егор, тобой не эти соображения руководили. Ты отстранил Елену от работы по другой причине. Ты отстранил ее только потому, что ее руки понадобились тебе дома, в твоем хозяйстве. И это вполне соответствует твоему идеалу.

Е г о р. Да, соответствует! Когда я вижу, как женщины забивают сваи или укладывают рельсы, я не прихожу в восторг.

П е т р. Я тоже.

Е г о р. Твой повышенный интерес к жизни Елены мне понятен. Но я не советую тебе его проявлять. Поздно, Петр, поздно! Мы семнадцать лет вместе.

П е т р. Ты прав. Действительно, Лена мне не безразлична. Не безразличен и ты, Егор. Но в еще большей степени меня тревожит то, как живет мой брат, как он растит своего сына.

Е г о р. Демагогия! Ты любишь Лену. Любишь! И, пожалуйста, не выкручивайся.

П е т р. Не собираюсь.

Е г о р. Потому-то ты и злишься.

П е т р. Да, я люблю Лену и не пытаюсь это скрыть от тебя. Но у Лены есть семья, сын, которого она любит, муж.

Е г о р. Вот-вот. И можешь оставить ее в покое. Ни в сочувствии, ни в жалости, смею тебя заверить, она не нуждается.

П е т р. Жалеть, Егор, я не умею. Жалость оскорбительна, она унижает человека. Но то, что случилось с Костей, лежит на твоей совести, Егор! Дети — самое верное зеркало родителей. И мне больно, больно оттого, что Костя перенимает от тебя дурное. Искренне сожалею, что он не видел тебя комсомольцем, беспокойным пареньком с горящими глазами. Забыл? А ведь ты был таким, Егор. И, не скрою, я гордился тобой.

Е г о р. Все?

П е т р. Нет, не все. Ты не имеешь права требовать от Костика ни твердых убеждений, ни упрекать его в эгоизме.

Е г о р. Я отец!

П е т р. Какой ты отец, если такого сына воспитал?

Е г о р (вспыхнув). Ну, знаешь ли, дорогой братец, не слишком ли далеко ты зашел? Как я живу — это никого не касается. Ты просто завидуешь мне. Да-да, завидуешь! Завидуешь, завидуешь!

П е т р. Чему? Не тому ли, как ты в собственном особняке строишь коммунизм? Не могу я этому завидовать. Рано нам, Егор, о тишине и покое думать, рано. Покоя не будет даже при коммунизме.

Е г о р. За меня можешь не беспокоиться.

Звонит телефон. Петр берет трубку.

П е т р. Слушаю. Селиванов у телефона. Добрый вечер, Николай Сергеевич. Так-так, съезжаются? Начсандив первым явился? Что? Растолстел? Николай Сергеевич, а вы на военный режим его переведите. Да-да, утречком на физзарядку, подъем в 6.00, и днем не позволяйте ему спать. Ничего, спасибо, хорошо отдыхаю. Нет, сейчас выехать к вам я никак не могу. (Смотрит на Егора.) Да так обстоятельства у меня складываются. Брат заболел. Егор! Да! Тяжело. Я тоже очень сожалею. Да, я позвоню вам. Передайте, пожалуйста, мои извинения и привет однополчанам. (Кладет трубку.) Вот так-то, Егор.

Е г о р. Ты что ж, лечить меня решил? Врачи, как мне известно, начинают с установления диагноза.

П е т р. А он установлен. В один карман партбилет положил, в другой — совесть. А у настоящего коммуниста, Егор, они в одном кармане лежат. Партбилет без совести — кусочек картона, не больше. Владимир Ильич Ленин как-то сказал: самый страшный бюрократ — это бюрократ с партбилетом в кармане. Это определение очень подходит и к мещанам с партбилетами в кармане.

Е г о р. Что ж, мне остается одно: поблагодарить тебя за «прекрасный» урок политграмоты.

П е т р. Ну, мне пора возвратиться к свадебному столу. Я должен выпить за фронтовых друзей. Вроде положено? (Быстро уходит.)

Е г о р (посмотрев ему вслед). Вот она, награда за все, что я сделал в жизни. За бессонные ночи, за трепку нервов, за… (Пауза.) «Селиванов потерял партийность…» (Подходит к окну, закуривает, долго стоит, пуская кольцами дым.) Что это?.. Лес плывет? Да-да, лес. Лес! (Быстро идет к телефону, снимает трубку.) Комбинат! Да, я, Селиванов! Диспетчера! К приему барж готовы? Лес на подходе. (Долгая пауза.) Ясно! К утру закончите. (Медленно опускает трубку.) Сами знают…

Появляется  К о с т я.

К о с т я (на ходу снимает пиджак, бросает его на кресло). Отец, а зря ты не пошел на свадьбу. (Иронически.) Так весело было… Только я что-то не понял. Не то на свадьбе был, не то… Невеста сидит, словно аршин проглотила. У мамы весь вечер заплаканные глаза. Когда я спросил, что с ней, она отругала меня. Сказала, что я ничего не понимаю. Дед мрачнее тучи. Один дядя Петя хорохорится, дурачится. Только это не очень-то у него получается. Полковник, а ведет себя как петрушка. Нет, ты зря, отец, не пошел на свадьбу. (Подходит к шахматному столику.) Продолжим партию? Я играю белыми. (Рассматривает расположение фигур.) О, у меня отличная позиция! Папа, я объявляю тебе мат!

Е г о р (резко). Поставь фигуру на прежнее место.

К о с т я. Зачем же кричать?

Е г о р (резко). Кто дал тебе право осуждать старших? Кто?

К о с т я (перепугавшись). А я не осуждаю. Я просто не люблю, когда взрослые говорят одно, а делают другое. Скажи, отец, почему так?

Е г о р. Нет, сначала ты мне скажи: что с тобой творится?

К о с т я. Ничего особенного.

Е г о р. Тебе всё нипочем. Подумай хорошенько, на какой скользкий путь ты становишься!

К о с т я. А что мне думать? Вот восемнадцать лет исполнится — тогда и подумаю.

Е г о р. Ну да, чего тебе думать? За отцовской