Сквозное действие, или Как стать драматургом - Александр Михайлович Галин

Т а н я. Я очень довольна. У меня сыновья хорошие, и муж, и свекровь.

К о с т я. Вот так и живите. На том и остановитесь. Не завидуйте никому. Зависть съедает человека.

Т а н я. Я никому не завидую.

К о с т я. Зависть человека злобна и убийственна. Она убивает и завистников тоже. Среди завистников нет счастливых людей. Вообще русский человек по своей сути не завистник, он, скорее, сочувствует и радости, и горю. Ну, вы это знаете по себе. Вы сами, очевидно, сочувствуете?

Т а н я. Я, конечно, сочувствую.

К о с т я. Но русский человек всегда чем-то недоволен, и этого отнять нельзя. Он упивается своим недовольством. Противоречие.

Пауза.

Конечно, там, ближе к югу, другие темпераменты, другой образ жизни. Вот вы давно живете в Баку?

Т а н я. Мы живем под Баку.

К о с т я. Это понятно. А как там с завистью? Люди не культивируют ее в себе?

Т а н я. Может кто-то, конечно, позавидовать про себя, на какую-то мелочь… Но сказать этого не скажут. Зависти особой нет.

К о с т я. Ну, возможно, в Баку это и так.

Т а н я. У нас особо так и нечему завидовать.

К о с т я. Подождите, но вы ведь сказали, что довольны?

Т а н я. Я довольна.

К о с т я. Вот и остановитесь на этом. Замрите. Лучше не будет. Маму не слушайте. Она выбирается в город раз в пять лет, и ей мерещатся всякие страхи.

Т а н я. Мать!

К о с т я. Понятно.

Т а н я. А у вас дети есть?

К о с т я. Есть, двое. Девица и парень — королевская пара.

Т а н я. Конечно… конечно. У вас, наверное, такой пост, что можно сказать «королевская».

К о с т я. Что вы! Я совершенно не в том смысле. Какой пост? Просто так принято называть.

Т а н я. Я понимаю, Константин Иванович.

К о с т я. Какой же я для вас Константин Иванович? Я все тот же Костя. И что мы все на «вы»? Странно. Мы знакомы, слава богу… сорок пять лет.

Т а н я. Да уж.

К о с т я. Давай просто на «ты». Как сорок лет назад. Давай, Таня, ну!

Т а н я. Как-то неловко.

К о с т я. Постарел я?

Т а н я. Немножко есть. Но вы ничуть не хуже стали. Даже интереснее. Вы ведь прежде худенький были, «миршавенький».

К о с т я. Ей-богу, хорошо — «миршавенький!» Только «ты», а не «вы». Ты был.

Т а н я. Ты худенький был прежде, нос курносый очень.

К о с т я. А сейчас?

Т а н я. Сейчас это незаметно.

К о с т я. Значит, лучше я стал. Утешила… А то ведь я груз лет очень чувствую. А ты?

Т а н я. Нет времени чувствовать. Хлопоты… Пробежали эти годы, как дурак с горки.

К о с т я. А у меня все в гору, Таня.

Т а н я. Мы когда-то на погребе этом загорали. Помнишь? Смешно.

К о с т я. Да.

Т а н я. А «Вязки»?! Вот чего мне стало жаль. Помнишь, как там хорошо было? Простор… Горячей травой пахло, в кустиках птичьи гнезда у самой земли и цветы мелкие, к земле жмутся — не сорвешь. Деревьев вовсе нет, и далеко линия видна, а ночью поезд светлый от края до края летит по ней. Маттиола пахнет. Куда это делось?

К о с т я. Да, хорошо. Но все должно меняться, Таня, и ничто стоять на месте не может. Это закономерно. «Вязков» нет, но фабрика расширилась. Для нас этот ландшафт менее приятен, но для другого поколения он нов, а потому и мил. Это нужно понять.

Т а н я. Я понимаю.

К о с т я. Не старайся вернуть прошлое. Оно хорошо только в памяти. Вот там ему место.

Т а н я. А я и не стараюсь. Просто жаль.

К о с т я. А сколько лет мы не виделись? Лет двадцать?

Т а н я. Больше.

К о с т я. Катавасия. А кто твой муж?

Т а н я. Он ветеринар. Хороший человек.

К о с т я. Ветеринар — прекрасная профессия. У меня, знаешь ли, есть удивительный кот… Но терзания с ним ужасные. На дачу пробовали вывезти, так он залез на дерево и просидел там двое суток, не принимая пищи, дрожал как осиновый лист. Что ты смеешься?

Т а н я. Костя, а ты совсем не изменился.

К о с т я. Правда?

Т а н я. Да. Все тот же.

К о с т я (горячо). Конечно же я не изменился. Теперь ты понимаешь, как меня это бесит? Если я не изменился, то не могу же я оставаться на уровне десятилетнего ребенка: это уже болезнь. Чего они хотят? В чем я изменился? Чего они ждут от меня?

Т а н я. Не знаю.

К о с т я. Но я не изменился?

Т а н я. Нет.

К о с т я. Молодец. Ты вот правильно поняла. И ты, Таня, не изменилась. Значит, все и славно.

Т а н я. Славно.

К о с т я. Я рад, что увидел тебя наконец. Мы могли опять разминуться. А у тебя совсем нет седых волос. Ты их красишь?

Т а н я. Что ты? Просто не видно — светлые волосы. (Смеется.) А сыновья мои черные, как воронята. Поверишь, ничего от меня нет. Все от Рамзеса.

К о с т я. От кого?

Т а н я. От мужа.

К о с т я. А мои дети похожи на меня. Что ж ты не приедешь к нам в Ленинград? Приезжай в гости. Ты была в Ленинграде?

Т а н я. Нет.

К о с т я. Тем более. Я тебе покажу город, музеи. Приезжай. Правда, этот год у меня трудный… Вот следующей весной, на белые ночи.

Т а н я. Ой, приеду!

К о с т я. И приезжай.

Т а н я. А ты к нам — хоть сейчас.

К о с т я. Ой, приеду!

Т а н я. И приезжай. У нас красиво. (Целует его.)

К о с т я (смущенно). Спасибо. (Встает, подходит к Надиному окну.) Надежда Павловна…

Т а н я. Она вышла.

К о с т я. Хотел кое-что узнать. (Подходит к калитке. Из дома выглядывает мать, зовет Таню в дом. Таня уходит.)

С улицы доносится крик: «Таня! Та-ня!» Он то приближается, то удаляется. Костя прислушивается, потом идет к дому, удивленно оглядывает пустой двор, садится на скамейку. Над домом и садом висит жаркая тишина, слышно, как жужжит шмель. Костя закрывает глаза, из дома выходит  м а т ь.

П е р н а т а я (подходит к нему). Костик, ну как тебе Таня?

К о с т я. Таня как Таня.

П е р н а т а я. Вот видишь… А ты говоришь «чужая». Ты ведь даже свататься к ней хотел. Забыл?

К о с т я. Что вы выдумываете?

П е р н а т а я. Ты забыл, а я помню.

К о с т я. Что же это, у меня память хуже, чем у вас? Что-что, а уж это я бы запомнил. А где она?.. Таня?

П е р н а т а я. Окрошку ест. Хочешь окрошки?

К о с т я. Можно.

П е р н а т а я. Тане ты очень понравился…

К о с т я. Какое это имеет значение — понравился, не понравился? Просто она трезвый, спокойный человек. Она говорит, что я совершенно не изменился. Вот какой был, такой и есть.

П е р н а т а я. А я что? Это старый Родион тебя не узнал, а я ничего не говорю.

К о с т я. Ему сто лет.

П е р н а т а я. Девяносто два, Костя.

К о с т я. Кого он может узнать? А что вы все бегаете, мама? Отдохните.

П е р н а т а я. Я отдохну, Костя, поешь окрошки.

К о с т я (целует ее). Окрошка —