Вкус любви - Эмма Беккер

Вы забрались на мою территорию.

Обычно я сама играю безобидными словами, в итоге приобретающими другой смысл, как например… не знаю… «можете писать мне, что хотите, обещать все, что пожелаете, но во вторник я так крепко сожму вас в себе, буду такой горячей, обжигающей и мягкой вокруг вас, обхватив ваш член, словно маленькой девичьей ручкой, что вам придется постараться, чтобы выдержать больше двух минут».

Или еще так: «Может, я и кажусь неискушенной и смущенной по телефону, но я знаю заранее, что буду впитывать ваши слова с совсем другим самозабвением, когда прижмусь к вам всем телом». Это более мягко.

Я могу быть и более пошлой. Например: «Если бы это не было самой преступной мыслью в мире, я бы, наверное, сказала вам, что скользну под стол, за которым вы сидите, приникну губами к вашему пенису и буду стараться продлить ваше удовольствие как можно дольше».

Можно процитировать Калаферта, почему бы и нет: «Думай об этом. Только об этом. Со всей силой воображения. О моей киске и своем члене».

Я хочу быть распутницей и одновременно маленькой девочкой, в зависимости от ваших желаний.

Подумать только, вторник так близок и в то же время так далек! Еще целых три дня, а я уже в таком состоянии, что не представляю, как проведу ночь с понедельника на вторник. Я не хочу даже дотрагиваться до себя, обожаю это ощущение, мне кажется: я вся соткана из огня.

Послушайте Velvet Underground[14]. Я с удовольствием объясню вам, почему считаю эту музыку необыкновенной. Даже если догадываюсь, что вы и так знаете. Одна песня, в частности, полна одновременно сексуального и нездорового напряжения: «Героин». Это моя любимая. Вместе с «Венерой в мехах» (которая занимается любовью в моих ушах всякий раз, когда я слушаю ее на моем iPod), «Я жду мужчину» и «После работы».

Выпив всего один бокал, я считаю, что неплохо справляюсь. Правда? А теперь побегу к своим девчонкам, а то они скоро начнут меня искать.

Как хорошо, что Господь был так добр к нам и создал мобильные телефоны. Я бы наверняка сошла с ума без своих и без ваших сообщений, от которых трепещет мое сердце…

фальшивойшлюхи

истиннойнедотроги

(Соедините нужные слова. Упражнение четвертого уровня сложности.)

Теперь время будет тянуться еще дольше… Я просыпаюсь с мыслями о вас… Смесь фотографий, которыми я любовался на вашей странице, и ваших посланий… Фотографии словно ожили и начали двигаться… улыбаться… медленно раздеваться… а мой член такой твердый сегодня утром… Смочив языком ладонь руки, я почти небрежно ласкаю себя… представляя ваши глаза, глядящие в мои… запах вашей киски на моем нёбе… Воспоминание о вашей попке вызывает конвульсии в запястье, и я знаю, что наслаждение может наступить очень быстро… но я сдерживаюсь… Я хочу во вторник взорваться в вашем нежном чреве… затопить вашу темную и влажную запретную пещерку… наполнить ваше горло долгими теплыми струями горячей спермы…

Комната, куда я заманила Месье в это первое майское утро, находилась — думаю, и до сих пор находится — в пятнадцатом округе, в квартале, где я никогда раньше не бывала и куда больше с тех пор не возвращалась. Мое окно выходило на улицу Волонтеров, на несколько обветшалых зданий и небольшую больницу, окруженную коконом совершенно неуместной здесь зелени.

«Очень удачно — тут даже имеется клиника, на случай если я вдруг потеряю сознание в ваших объятьях», — написала я Месье.

Это был вечер понедельника, и я дрожала как осиновый лист, выкуривая на балконе сигарету за сигаретой. Комната сзади меня уже находилась в плачевном состоянии: всюду разбросаны мои вещи, простыни испачканы ягодами шелковицы и перезрелыми манго. На часах половина седьмого. Бабетта проводит вечер с Симоном, Инэс уехала в Довиль, Жюльетта с Матильдой отправились в кино — короче, я осталась в гордом одиночестве, которое продлится до десяти часов утра. И никто не протянет мне дружеской руки, чтобы поддержать в этом бесконечном разрушающем ожидании.

Время от времени Месье присылал мне сообщения, каким-то непонятным образом сокращавшие часы ожидания и одновременно делавшие их омерзительно долгими. Это был мой единственный контакт с внешним миром — и какой! При каждом вибрировании мобильного я была готова выброситься из окна. А по окончании чтения на какую-то долю секунды мне хотелось собрать свои вещи и удрать отсюда, не предупредив Месье, что я трусливо покинула место преступления. Меня толкало на этот шаг столько мыслей одновременно: о моем дяде, о сестре, видевшей, как я ухожу из дому с сумками, полными еды, но больше всего — безумный страх оказаться напротив этого мужчины, который вот уже пять дней представлял себе меня самой распущенной из всех девчонок, свободной от предрассудков (тогда как, лежа в одиночестве на широкой кованой кровати, я уже запрещала себе некоторые позиции, что могли бы открыть Месье мою сомнительную эпиляцию или апельсиновую корку на левой ягодице — напоминание о моей недавней полноте).

Я просто умирала от страха. В течение этой доли секунды безумных колебаний мне досаждал внутренний пронзительный голос: «А какая кожа у мужчин в этом возрасте? Она еще эластичная и упругая или же в легких морщинах, как руки стариков? И что делать, если он мне совсем не понравится? Если он окажется лысым пузатым стариканом? С испариной на лбу? Беззубым? Что делать, если он будет — а такое вполне вероятно — совершенно отвратительным? А его член? Что надо сделать, чтобы он стоял в этом возрасте? И достаточно ли он твердый?»

Раздираемая внутренними противоречиями, я получила сообщение: «Мне не терпится оказаться рядом с вами».

Все это было как сон наяву, я сохранила мало воспоминаний о том вечере, когда мои друзья из журнала «Разврат» пришли составить мне компанию. У меня осталась тетрадь в кожаной обложке, в которой Бенжамен сделал набросок моего лица в стиле Фрэнсиса Бэкона[15]раздавленной ягодой клубники, которая со временем приобрела оттенок высохшей крови. Есть также фотография, сделанная Кенза, на которой я с сигаретой в руке, прислонившись к спинке кровати, задумчиво смотрю в пустоту. Это единственный снимок, самый душераздирающий свидетель моей истории, запечатлевший меня с мыслями, полными этим мужчиной. Мне кажется, два месяца спустя мое лицо полностью изменилось. И причиной тому не потеря веса, а взгляд. Такого взгляда у меня больше не было никогда. Совершенно отсутствующего.

Потом, когда опустилась ночь, я несколько часов мыла волосы, — то есть это мне казалось, что несколько часов, а на самом деле я плескалась под теплой струей не больше четверти часа в полубессознательном состоянии, предаваясь бессвязным мечтаниям. Зеркала были расположены таким образом, что мое обнаженное тело под душем отражалось в комнате. И эта особенность, забавлявшая нас целый вечер с фотографической точки зрения, теперь оказалась довольно волнующей — помню, как я очень четко осознала: между комнатой и мной что-то происходит. Независимо от ракурса, под которым я на нее смотрела, маленькая несуразная комната, драпированная тяжелой тканью, вся вибрировала в ожидании Месье. Зеркала, в которых я отражалась одна, искали его незнакомый силуэт. Кровать, казалось, трепетала, а мебель, эта старая китайская мебель, видавшая виды, уже спрашивала себя, каково будет ее предназначение, когда он придет.