Лимеренция - Х. К. Долорес

Детектив Миллс не выглядит удивленной.

— Вам восемнадцать, мистер Эллис, так что нет. В этом нет необходимости. Вы можете пойти со мной.

Она мотает головой в сторону выхода, и Адриан сбегает по ступенькам, его кожаная сумка перекинута через плечо.

Она выводит его из комнаты, но, учитывая, насколько она выглядит как карлик из-за его габаритов, это почти комично.

По толпе прокатывается шепот, как только закрывается дверь, и профессор Кейн, вероятно, такой же удивленный, как и мы, изо всех сил пытается восстановить контроль над классом.

— Ладно, ладно. Хватит шумихи, не так ли? Давайте вернемся к формату MLA.

Я откидываюсь на спинку сиденья, беспокойство ползет вверх по моему позвоночнику.

Тот факт, что детектив Миллс относится ко мне достаточно серьезно, чтобы допросить Адриана, заставляет чувствовать себя лучше.

Тот факт, что она пришла в школу и устроила сцену перед всем старшим классом, чтобы сделать это? Это не так.

После того, что я сказала ему на бдении, Адриан поймет, что я сдала его копам. Что я причина, по которой его увели как подозреваемого на глазах у всех.

Я могу только надеяться, что ответы, которые придут из этого, того стоят, потому что я почти уверена, что только что нажила врага в лице самого влиятельного ученика в школе.

* * *

Я не вижу Адриана до конца дня, но сплетни расползаются как лесной пожар, особенно когда их распространяет Софи Адамс. К нашим последним занятиям она превратилась во временного пиар-агента Адриана, убеждающегося, что любой, у кого есть пульс, знает, что он не какой-нибудь обычный преступник.

Нет, у него нет никаких проблем с полицией.

На самом деле, он помогает им завершить расследование смерти Микки, чтобы Мэйблы могли наконец-то прийти к какому-то завершению. Ты же знаешь Адриана. У него слишком большое сердце. Он никогда не знает, когда сказать людям "нет".

Это правдоподобная история, и если бы я не знала ее лучше, я бы тоже на нее купилась.

Вместо этого я провожу следующую неделю в почти постоянном состоянии паранойи.

Я оглядываюсь через плечо, ожидая момента, когда Адриан начнет спорить со мной по поводу копов, но этого так и не наступает.

Конечно, возможности невелики, учитывая, что нас разделяют только подготовка к колледжу и обеденный перерыв, но у меня такое чувство, что он выследил бы меня, если бы захотел.

Адриан не смотрит на меня, не разговаривает со мной.

Какую бы историю он ни рассказывал людям о своем допросе у детектива Миллс, мое имя он в ней не упоминает.

И жизнь возвращается в нормальное русло.

Смерть Микки возвращается к устаревшим сплетням. Никто больше не отрывает Адриана от занятий, и я такая же невидимая, как и всегда, хотя паранойя все еще остается, как призрачный паук, ползающий по моей коже.

Я не могу избавиться от ощущения, что все только начинается.

Глава шестая

Я не представляла, насколько была поглощена смертью Микки, пока моя мать не позвонила в воскресенье вечером. Уже в постели я съеживаюсь, когда на экране мелькает ее имя, и подумываю о том, чтобы отправить звонок прямо на голосовую почту, но я знаю, что она просто продолжит звонить.

— Мам. Привет.

На другом конце провода раздается раздраженный вздох.

— Что ж, смотрите, кто наконец взял трубку. Я пыталась дозвониться тебе три раза на этой неделе. — Ее южный говор сегодня особенно силен — признак того, что она не очень счастлива от разговора со мной.

— Да, извини за это. Новый семестр был действительно волнительным.

— Ты за тысячу миль от меня, а я даже не могу до тебя дозвониться. Как ты думаешь, что я при этом чувствую, Поппи?

Я зажмуриваюсь. Она сразу давит на меня.

— Прости, мам. Просто у меня было много дел. Мне нужно было провести еще одну презентацию стипендии и…

— Презентация? Поэтому ты пропускаешь мои звонки?

— И кто — то недавно умер…

— Кто-то умер? — В ее голосе слышится удивление. — Кто умер?

— Один из моих одноклассников, — объясняю я. — Он покончил с собой две недели назад. Это было… тяжело.

— Самоубийство? Это ужасно.

— Да, я…

— Давай не будем говорить об этом, — вздыхает она. — Это просто расстроит меня, а я только что закончила работать две недели подряд.

Это причиняет боль, но я стискиваю зубы и делаю, как она просит.

— Звучит так, будто ты работаешь очень долго. Рик все еще не нашел работу?

Тема Рика для мамы всегда как мина. Не знаю, почему я продолжаю наступать на нее.

— Твой отчим… — Я съеживаюсь от этого слова. — Многое делает для нас.

Неверно. Рик когда-либо делал для меня только одну вещь, и этого было достаточно, чтобы убедить маму, что позволить мне посещать Лайонсвуд было правильным выбором.

— И он работает, — продолжает она, — Он помогает нескольким приятелям с контрактной работой. Чинит несколько старых мотоциклов. Это все выматывает.

Я закатываю глаза. Рик ненавидит восьмичасовой рабочий день со стабильным доходом почти так же сильно, как правительство.

— Тем лучше для него, — говорю я. Сквозь это просачивается лишь немного сарказма.

— Значит, в школе все в порядке? Ты успеваешь на уроки?

— О, да. Выпускной год — это легкий ветерок. Просто плыву по течению, пока не будут поданы заявления в колледж, — вру я.

— Это здорово, милая, — отвечает она.

Легче лгать.

С того дня, как я уехала в Лайонсвуд, у меня такое чувство, что мама ждала того дня, когда я вернусь, поджав хвост, как неудачница, которой не хватило смелости уехать из Мобиля.

— Кстати, о заявках в колледж, — начинаю я, уже опасаясь направления этого разговора. — Мне нужно будет подать их в ближайшее время. Некоторые из них — ну, в принципе, все из них — стоят денег. Я не знаю, сможешь ли ты в любом случае…

Ее тон становится резче, как всегда, когда речь заходит о деньгах.

— Сколько?

Я тереблю свое темно-синее стеганое одеяло.

— Примерно… по пятьдесят баксов. Может быть, сто, в зависимости от колледжа.

Ее выдох долгий и протяжный.

— И эта твоя придирчивая частная школа не покрывает вступительный взнос? Я имею в виду, Поппи, это звучит нелепо.

— Я знаю, но мне не нужно так много. Хватит только для Пратта и, возможно, одного или двух резервных копий. Сто пятьдесят должно быть…

— Сто пятьдесят долларов? — Она тихо усмехается. — Господи, Поппи. Разве я не говорила тебе,