Кляпа 2 - Алексей Небоходов

– Это не предусмотрено, – ответила Жука. – Но я зафиксирую ваше состояние как «эмоционально нестабильное, но потенциально отзывчивое».

Планшет щёлкнул. Таблица исчезла.

– До следующей попытки – семьдесят восемь часов, – подвела итог куратор. – Выбирайте. Или, по крайней мере, начинайте гладить кого—то глазами.

Валентина уставилась в пол. Пол, как всегда, был не против. Но ответа не дал.

Жука—Собчак защёлкнула планшет с таким выражением лица, словно только что подписала смертный приговор личному пространству Валентины. Пиджак её чуть скрипнул на плечах, как театральный занавес перед репризой.

– Инструкция по действиям загружена в ваше подсознание, – произнесла она, будто говорила не с человеком, а с программируемым тостером. – Повторять не буду. Отработаете самостоятельно. Срок – семьдесят восемь часов. Потом я вернусь.

Повернулась к двери с холодной грацией человека, покидающего судилище, где подсудимый был виновен уже по факту наличия души.

– Если за это время не будет достигнут хотя бы один доказуемый сексуальный акт с зачатием или, на крайний случай, с намёком на моторику, – добавила она, задержавшись у порога, – я лично займусь вашей утилизацией. Причём в прямом эфире. На моём канале. С донатами и таймкодами.

Валя моргнула. Потом ещё раз. В голове раздалось какое—то шуршание – то ли это затихала Кляпа, то ли психика сворачивала коврик.

– Это будет интересный контент, – добавила Жука и слегка наклонила голову. – Говорят, вас в России любят за страдания. Так пусть хоть одно из них будет хорошо смонтировано.

Она хлопнула дверью – не слишком громко, но с тем хрустом, после которого в квартире обычно зависает ощущение, что никто больше не войдёт. Никогда.

На какое—то время повисла тишина. Холодильник затих. Кляпа не подавала признаков жизни. В розетках повисла такая тишина, будто и они решили временно перейти в режим молитвы.

Валентина стояла посреди комнаты, как мышь в эпицентре атомной лекции. Медленно, с достоинством, от которого осталась одна только оскорблённая челюсть, она села на диван. Потом, как будто это был конец эпохи, опустила лицо в ладони и громко, хлюпающе, без романтики, зарыдала.

– Я не подписывалась, – выплюнула она сквозь слёзы. – Я вообще не регистрировалась на эту галактическую вакансию! Я хотела вести отчёты! Писать заявки! Распечатывать служебки с грифом «копия»! Я хотела умереть на офисном стуле, а не в прямом эфире с формулировкой «недозачатия»!

Плечи её вздрагивали, нос предательски шмыгал, а халат предательски обтягивал, будто собирался участвовать в этом унижении до последнего шва.

Где—то в темени, как слабый вай—фай на даче, зашуршала Кляпа.

– Валюша…

– Что? – всхлипнула Валентина. – Хочешь ещё одну таблицу? Новую миссию? Убеждение, что, если я выучу все позы Камасутры и выложу их на полу из фасоли – нас кто—нибудь оплодотворит?

– Нет, – сказала Кляпа. Тихо. Без привычного ерничания. – Я просто… я хотела сказать, что мне жаль.

– Чего тебе жаль? Что я человек с лицом как у бухгалтерии и либидо, которое спит с тапками?

– Жаль, что я подумала, что всё будет просто. Что ты – просто тело. А я – просто в нём. Что мы справимся за месяц, максимум – за квартал. А ты, оказывается… ты живёшь. Чувствуешь. Кричишь, когда страшно. И шмыгаешь, когда обидно. И… чёрт, я даже не знала, что ты умеешь так плакать. Прямо в цвет стен.

– Спасибо, – фыркнула Валя. – В следующий раз поплачу узором.

– Я боюсь, Валюша. – Голос Кляпы звучал, как у кошки, запертой в шкафу с книгами по биологии. – Меня, если что, не в мусор. Меня на переобучение. В отдел сопровождения слизней. Я буду помогать им заводить пары и следить, чтобы они не разъехались при трении. У нас, конечно, сочувствие к моллюскам, но… это не то, чем я хотела заниматься.

Валентина сморгнула очередной рывок слезы и неожиданно усмехнулась. Еле—еле, уголком губ, как человек, которому показали мем во время похорон.

– Слушай… а может, мы обе просто облажались?

– Нет. – Голос Кляпы дрогнул. – Мы не облажались. Мы просто… слишком разные. А нас засунули в один шкаф. И дали пульт. Без инструкции.

Между ними повисло молчание – не от равнодушия, а от усталой перегрузки, в которой уже не находилось слов, способных объяснить хоть что—нибудь.

Диван под Валей скрипнул. Может, от сочувствия. Может, от того, что тоже хотел обратно в «бухгалтерию». Туда, где не летают кураторы. Где не считают холестерин по запаху масла. Где не стоит вопрос: «Ты зачала или ты уже компост?»

И в этой тишине, полной взаимного бессилия, они обе впервые почувствовали, что, может быть, внутри них живёт не только провал. А ещё – что—то общее – острое, тяжёлое, неуютное чувство, которое иначе как страхом и не назовёшь.

И, возможно, маленькая, очень уставшая, но упрямая надежда.

Минуты текли, как кисель по шершавой столешнице: вязко, с неприятным звуком, и в никуда. Валентина сидела на диване, шмыгала носом и ощущала себя не человеком, а переваренным гарниром к чужой межгалактической трапезе. Кляпа молчала – либо утонула в стыде, либо рыла тоннель в параллельную вселенную. Всё тело болело от обиды, а разум – от бессилия, которое даже не прикрывалось философией.

Слёзы закончились не потому, что стало легче, а потому что организм посчитал: если всё равно никто не приходит спасать, смысла в сырости нет. Валя вытерла лицо краем рукава, который для этого явно не предназначался, встала с дивана с тем самым звуком, с каким поднимаются старые коты в ненастье, и решительно поставила ноги на линолеум. Пол слегка вздрогнул, как будто сам не ожидал от неё таких заявлений.

– Всё, – сказала она вслух. Голос ещё был чуть влажный, но в нём уже зазвучало то, чего давно не слышали ни подушки, ни занавески, ни даже Кляпа. – С меня хватит. Я – не капсула. Я – не инкубатор. Я – вообще—то человек. И если я кого—то и зачну, то исключительно по собственному моральному извращению, а не по ведомости с голографическим штампом.

Кляпа осторожно прошипела из темени:

– Валюша, это ты сейчас что… заявляешь? Заявляешься?

– Я заявляюсь, – подтвердила Валя. – Заявляюсь обратно в своё тело, мозг и право сидеть в халате и ничего не делать. По собственной инициативе. Сюда, в квартиру, где никто не имеет права навешивать на меня графики секса с философскими подтекстами и таблицей с калорийностью партнёров.

– То есть… ты бунтуешь?

– Я объявляю себя независимым государством. С паспортом, суверенитетом и правом отказа от зачатиемании.

Кляпа засопела – не то от страха, не то от возбуждения. Там внутри, видимо, пошла проверка протоколов на случай мятежа.

– Валюша, давай не будем