Вопреки - Валентина Кострова

— Она уснула? – тихо спрашиваю, прислонясь к дверному косяку.

Именно Герман сегодня купал Кэтрин, читал сказку, поправлял одеяло. Честно, первые минуты я дико ревновала, но тут же себе напомнила, что он отец и имеет право проявлять заботу.

— Уснула, - осторожно убирает волосы с лица, встает. – Она похожа на ангелочка.

— Когда спит, а не когда носится по всему ранчо, - на мое ехидное замечание, он улыбается, не охотно отходит от кроватки.

Как и договаривались, спускаемся вместе на первый этаж. Я уже приготовила нам по большой чашке чая. Себе с молоком, Герману крепкий с лимоном. Когда-то он именно такой пил вечером.

— Не забыла, - его голос заставляет вздрогнуть и покрыться мурашками. Слишком интимный. Я неуверенно ему улыбаюсь, беру свою чашку и сажусь в плетеное кресло. Завернувшись в плед, слежу за Германом.

— Только когда человек тебе дорог, ты помнишь каждую мелочь, связанную с ним, - делает глоток, прикрывает глаза.

— А мои привычки помнишь?

— Ты любишь меня, - хитро косится, я смеюсь над этим самоуверенным замечанием. Изгибает темную бровь. – Разве не так?

Не отвечаю, на время превращаясь в глухую. Герман хмыкает, устремляет взгляд в темноту. Мы молчим довольно долго, мне вполне комфортно сидеть с ним в темноте.

— Что с тобой произошло тогда в Крыму? Почему Адам сказал, что ты мертв?

— Больше полугода мало кто верил, что я очнусь. Я довольно долго пролежал без сознания. Именно в этот день три года назад открыл глаза.

Давлюсь чаем, удивленно смотрю на невозмутимого Соболя, продолжающего разглядывать темноту Вайоминга. То есть когда я рожала нашу дочь, он очнулся? Как после этого не поверить в кармическую связь между нами. Постоянно мы сталкивались, потом разлетались в разные стороны. Мы притягивали друг друга и тут же отталкивали друг друга.

— И что потом? – как он восстанавливался? Кто его поддерживал? Кто ему помогал преодолевать боль?

— Потом долгая реабилитация без каких-либо гарантий.  Я не могу сейчас назвать себя абсолютно здоровым человеком.

— Мало кто может назвать себя здоровым.

— Нет, Марьян, у меня все серьезно. Все же голова - это не шутки. Мне приходится работать с психотерапевтом, чтобы контролировать свои вспышки гнева, учиться жить в нормальном мире без желания кого-то грохнуть только за косой взгляд.

— Ого, не думала, что ты кому-то доверяешь свои секреты.

— Не говори чепухи. Я никогда никому не доверял и не доверяю до сих пор.

— Даже мне? – горько улыбаюсь, обхватывая двумя руками чашку. Герман прищурившись, косится в мою сторону.

— Тебе верю. Ты меньше всех меня обманывала. Людям свойственно лгать, это нормально. Я никогда не встречал кристально честных людей.

— В твоей жизни им было не место, - прикусываю губу, чувствую изучающий взгляд на своем лице. – Ты, правда, покончил с темным прошлым?

Вздыхает, да так шумно, что я поворачиваю голову в его сторону. Он повторил мой жест, держит чашку двумя руками тоже. Вот как соотнести его слова, сказанные Адаму с этим выразительным молчанием?

— Я планирую окончательно выйти из игры, - неожиданно, когда и не рассчитывала на пояснение, подает голос Герман. – Только сегодня окончательно понял твои прошлые страхи, опасения... и прости меня. Хотя мне нет прощения, я как был эгоистом, так и им остался, - губы кривятся в саркастической улыбке.

— И в чем сейчас твой эгоизм? – допиваю чай, рассчитывая уже закруглить вечер откровенней. Он получается не совсем душевным, из Соболя все приходится вытаскивать клещами. Он вынуждает меня чувствовать себя надоедливой мухой, и мне это чувство не нравится.

— Я эгоистично хочу быть с тобой и с дочкой. Не просто эпизодически рядом, а всегда рядом, - его глаза сейчас готовы прожечь мне дырку во лбу. Он смотрит так пристально, что хочется передернуть плечами.

— Мы все немного эгоисты, Герман. Я тоже хочу спокойной, стабильной жизни, без резких взлетов и падений. Я все еще хочу семью. Настоящую семью. А ты... Ты похож на дикого зверя, которого посадили на цепь в домашнем дворе. Рано или поздно ты сорвешься. Рано или поздно волк сожрет всех кур.

Слова даются с трудом, вижу в его глазах понимание и согласие. Впервые за все время нашего знакомства Герман не закрывается, разрешает увидеть себя истинного. Он не отрицает сказанное, не пытается оправдать себя, не делает попыток наобещать неведомое и несбыточное. А я при всем этом хочу ему верить. И целовать его хочу.

Подаюсь вперед, перегибаюсь через подлокотник. Герман обхватывает рукой мой затылок и прижимается горячими губами к моему рту. Его горячее дыхание подобно нагретому воздуху в пустыне: обжигает и сушит. Я прикусываю его нижнюю губу, он шипит, сжимает сзади шею.

Можно я вновь поддамся искушению? Потом мы еще раз поговорим, попробуем найти выход из ситуации.

Обнимаю Германа за шею, он перетягивает меня к себе, сжимает мои бедра. Наши чувства истины и пылают с прежней силой, даже больше. Я обжигаюсь об его дыхание, я стону от его прикосновений. Все воспринимается острее, чувственнее, чем было раньше, чем было в первую нашу близость после разлуки. Сейчас я хочу торопиться и не торопиться одновременно.

— Кхм, - слышим деликатное покашливание.

Я поднимаю голову, не в силах совладеть со своим дыханием. В дверном проеме стоит смущенная Диана. Она смотрит куда-то в сторону, но при этом прислушивается.

— Что-то с Кэти? – мне не хочется уходить. Все во мне протестует.

— Она проснулась и просит тебя.

— Я сейчас приду, - скованно улыбаюсь подруге, немного раздасованна з-за того, что нас с Германом прервали. Диана уходит, я сползаю с колен Соболя.

— Дочка зовет, - виновато смотрю, он понимающе улыбается, погладив мои костяшки.

— Иди, не переживай из-за прерванного поцелуя, у нас еще будет время его продолжить.

— Обещаешь? – кокетливо стреляю глазками, смеюсь, когда Герман качает головой. Он отпускает мою руку, а я, уверенная, что продолжение будет скоро, убегаю в детскую комнату.