Запрет на тебя - Елена Тодорова

– Данька, сейчас же оставь телефон, – мягко ругается мама Таня. Загнав пальцы в торчащие дикарем на моей макушке волосы, треплет их и смеется. – Поешь нормально, голова пройдет.

Сглатываю собравшуюся во рту слюну и впервые за утро осмеливаюсь посмотреть ей в глаза. Зачатки совести тут же активизируются и разрастаются до чего-то вполне полноценного и весьма ощутимого. Чувство вины рубит, как обух топора. Прямо по башке. А оттуда уже расходится по всему телу. За грудиной заламывает, дыхалку плющит.

Тяну кислород и улыбаюсь.

– Спасибо, мам Тань. Обожаю вас и ваш бульон от похмелья.

– Я знаю, – отзывается почти нараспев. – Все вы по нему периодически фанатеете, – опуская тарелку перед опухшим с перепоя Жорой, снова смеется.

Картина маслом. Не могу не заржать, уже вполне искренне. Делаю снимок, этот гигантский бобер даже не отдупляется.

– Телефон, – трясет мама Таня пальцем.

Развожу извиняюще руками и прячу, наконец, трубу в карман штанов. На самом деле копался в гаджете чисто показательно. Тупо гонял сенсор, не решаясь встречаться с кем-то из Чарушиных взглядами.

С Маринкой особенно.

Горлянку сдавливает, пока прохожу следующий этап – взгляд бати Чаруша принимаю. Коротко откашливаюсь, в то время как рожу жаром окатывает. Смотрит батя, как обычно. Ничего не подозревает, конечно. Только в моем мозгу ядовитыми кадрами запрещенка фигачит.

Маринка… Ее взгляд, вздохи, дрожь, просыпающееся сладострастие и бурлящая внутри нее страсть.

Невинная кобра. Порочная ведьма. Чаруша, блядь.

Тяжело принимать то, что вчера я был готов нарушить ее святость.

Хорошо, что Чару занимает обхаживающая его Лизка. У него, очевидно, голова не болит. Блинчинки, блядь, жрет. Любимая навертела. Все, как обычно, короче.

Итак… Итак… Этого не избежать.

Планомерно вдыхаю, медленно выдыхаю. Прохожусь взглядом по шепчущимся в углу стола сестрам-близняшкам. Почти на перемотке пролетаю.

Снова полный разворот легких. Раздуваю, как паруса. Набираю кислорода по максимуму.

Ступор всех функций на пике.

Упираюсь взглядом в Маринку. Она жарко и густо краснеет. Палевно так, просто пиздец. Но я, блядь, уже не могу переключить фокус внимания на кого-то другого. Пялюсь на нее, ощущая, как в моем законсервированном теле резко шкалит температура.

Пульсация по всем стратегическим точкам. Вибрирующие толчки по ребрам. Пожар в паху. Феноменальный выкат члена.

Вызывайте экспертов Гиннеса. У меня, мать вашу, национальный рекорд.

Нет, блядь, лучше Красный Крест. До публичной коронации не доживу.

– Всем приятного аппетита, – разрезает помутневшее для меня пространство голос мамы Тани.

Вздрагиваю. Резко отрываю от кобры взгляд. Заторможенно моргая, прослеживаю, как Чарушина с невесткой, закончив сервировку, садятся за стол.

Кажется, что все как всегда. Ничего необычного. Но для меня лично завтрак проходит в тисках тотального напряжения.

Допиваю свой бульон. Закидываюсь парой гренок. Ворую у Чары три блина, у Анж и Ники – по панкейку, у Лизки – кусок омлета. Только в тарелку кобры сегодня не лезу. Боюсь, когда она начнет шипеть, а она в такие моменты всегда психует, реакция моя будет непредсказуемой.

Планирую убраться домой сразу после завтрака. Так и делаю, клянусь. Прощаюсь с Чарушиными, подхватываю ключ от тачки, выхожу на террасу и… стремительно торможу. Юзом, блядь.

Маринка качается в гамаке и с чертовой улыбочкой пялится в телефон.

Ведьма же… Иду к ней.

– Поздравления разбираешь? – задвигаю нейтральный вопрос.

Кобра вскидывает на меня взгляд и тупо ни за что жалит:

– Не твое дело.

Визуально и вербально, вашу мать.

Какого хрена она настолько меня презирает?

– Ау, можно быть менее, блядь, ядовитой? – выдыхаю агрессивно. Отводя ненадолго взгляд, прячу ключ в карман съезжающих с бедер джинсов и… Натянув долбаный гамак, толкаю кобру к противоположному краю. Пока она визжит и машет руками, опасаясь свалиться, заваливаюсь рядом и выхватываю телефон. – Посмотрим, – мычу себе под нос, пролистывая ленту ее сообщений.

– В край офигел?! – бесится Маринка. Приподнимаясь, дергается надо мной в тщетных попытках забрать трубу обратно. – Отдай сейчас же! Отдай, сказала…

– Не трепыхайся, свалишься, – глумлюсь, ощущая, как от достаточно невинного контакта наших тел мое чертовски быстро наливается огненной тяжестью. – Что это? Додик, тощий свин, пишет… – пробежавшись взглядом, понимаю, что строчит балерун о какой-то танцевальной постановке. – На хуй, – комментирую, выставляя на его контакт блок.