Лунное сердце - Чарльз де Линт

Когда-то Сара Кенделл прочла, что история мира подобна дереву. Она понимала, что, говоря об истории, имеют в виду не цепь мелких происшествий обычной будничной жизни. Скорее подразумевают великие события, повлекшие за собой существенные перемены в мире и оставшиеся в памяти на последующие годы если не в качестве исторических рассказов, то, во всяком случае, в виде народных сказаний и мифов. Тогда в английском фольклоре Уинстон Черчилль вполне может соседствовать с легендарным Робин Гудом, а Мерлин Амброзиус[1]— быть столь же значительной фигурой, как Мартин Лютер. Степень их влияния может быть разной, но все они являются частью мировой истории.

Впоследствии Сара уже не могла припомнить, у кого она вычитала сравнение истории с деревом, но этот образ запомнила хорошо.

Уж слишком легко было представить себе, как…

Прочно укоренившись в прошлом, древо истории тянет свои ветви сквозь наступающие годы, а множество рассказов, из которых складывается история, словно почки, распускаются, превращаясь в листву, засыхают и становятся воспоминаниями, потом процесс этот повторяется в обратном порядке, одно событие связывается с другим, будто нитями паутины, так что каждое создание играет свою роль в истории мира, воспринимая лишь отдельные аспекты общего повествования и замечая, каждое в меру своих способностей, лишь проблески Великой Тайны, лежащей в основе всего.

Рассказов же об исторических событиях неисчислимое множество, их мириады, и зачастую происхождение их столь туманно, а сами события столь малозначительны, что трудно разобраться, о чем идет речь. Лучше всего об этом сказал римский государственный деятель Марк Туллий Цицерон[2]: «Все начинается с малого».

Хотя Цицерон жил и умер почти за две тысячи лет до рождения Сары и хотя ко времени ее появления на свет история была уже настолько запутана, что распутывать ее бесчисленные нити оказалось бы напрасным трудом, Сара была вполне согласна с Цицероном. Она, например, могла точно указать, с какого момента сама стала участвовать в истории, хотя с тех пор прошло много времени. Это случилось, когда в одной из задних комнат антикварной лавки, принадлежавшей ее дяде, Сара нашла кожаный мешочек с малопонятным содержимым.

Букинистическая и антикварная лавка «Веселые танцоры» находилась на Банковской улице между Третьей и Четвертой авеню в том районе Оттавы, который называется Глеб.[3]Лавка принадлежала дяде Сары — Джеми Тэмсу. На такое название его вдохновило северное сияние — огни, которые французы называют «les chfvres dansantes», что означает «танцующие козы».

— Это нам очень подходит, — сказал он как-то Саре, облокотившись на длинный прилавок, на котором стоял допотопный кассовый аппарат с ручкой сбоку. — Подумай сама. Что такое Арктика? Лед и снег. Тундра и бесконечные пустынные мили. Кто может рассчитывать встретить здесь такое великолепие, как северное сияние?

Сара улыбнулась:

— Ты намекаешь, что и у нас где-то среди старого хлама можно разыскать какое-нибудь сокровище?

— Намекаю? Да ничего подобного! Это непреложный факт. Когда ты в последний раз разбиралась в куче коробок, сваленных в задних комнатах? А в них ведь вполне может оказаться кое-что — недорогое, но все равно очень ценное. — При этом Джеми выразительно посмотрел на пишущую машинку Сары («Селектрик» фирмы IBM) и на стопку бумаг рядом с ней. — Если бы ты не была так страшно занята и не писала Великий Канадский Роман…

— А что там может быть, в этих залежах? — поинтересовалась Сара. — Лампа Аладдина?

— Кто его знает!

— Вот именно.

— А если ты туда не заглянешь, — с торжеством добавил Джеми, — то никогда и не узнаешь.

Как Сара ни старалась сохранять серьезный вид, ей это не удалось. Оба расхохотались.

Ни тот ни другой в работе не нуждался, во всяком случае по финансовым соображениям. «Веселые танцоры» были для обоих всего лишь развлечением. Получат ли они в конце финансового года какую-нибудь прибыль, зависело от счастливого случая, а не от их усилий, хотя Сара более добросовестно относилась к своей работе, чем Джеми. («Вот что значит быть молодой, — мрачно предостерегал ее Джеми. — Подожди, состаришься, будешь ковылять тут дряхлая среди этого запустения. Тогда увидишь…»)

Это была их обычная шутка, которая повторялась всякий раз, когда Джеми, заходя по тому или иному поводу в лавку, напускал на себя вид озабоченного владельца. Но несмотря на все поддразнивания, оба понимали, что, если когда-нибудь их лавка станет такой же чистенькой, как более новые магазинчики на этой улице, она потеряет половину своего очарования.

В лавке «Веселые танцоры» царил беспорядок, там было довольно пыльно, но грязной ее назвать было нельзя. Книжные полки, уставленные толстыми фолиантами в кожаных переплетах, занимали две стены, а в застекленных эркерах, выходивших на улицу, были выставлены образчики тех достопримечательностей, которые имелись в лавке, но выставлены в таком прихотливом беспорядке, что это отвращало многих покупателей, а многих, наоборот, привлекало. Не слишком привередливые могли и в самом деле отыскать здесь сокровища. Будто осенние листья, разметенные ветром, в лавке в беспорядке теснились старинные стулья, комоды, буфеты, письменные столы, качалки, плетеная мебель, подставки для зонтов, утыканные свернутыми в рулоны картами, тростями с набалдашниками, а также ритуальными предметами африканских колдунов.

За кассой свободного места тоже не было. Дверь с филенками из орехового дерева вела в подсобные помещения, в умывальную и в крошечную кухоньку, рассчитанную только на тех, кто не страдает клаустрофобией. По обе стороны от двери вдоль стен тянулись полки, чем только не забитые — начиная от стопок книг и календарей и кончая более примечательными предметами. Тут же на возвышении стоял письменный стол Сары, так что, задумавшись, она могла смотреть в окно. На столе, на площади четыре на три фута, располагались ее пишущая машинка, пепельница, кофейная кружка, разваливающиеся стопки справочников, мягкий игрушечный мишка по имени мистер Тистл, с клетчатым от заплаток животом, стопка журналов «Нэшнл Джиогрэфик» и латунный стаканчик для карандашей.