Сумеречный клинок - Макс Мах

1

Двенадцатого листобоя 1647 года[1]

Странно, но в памяти не всплывало никакого имени. То есть имен было много, как и слов вообще. Не было только одного — конкретного — имени. Имени собственного. Личного имени мужчины, однажды на рассвете обнаружившего себя на пустынной улице города…

«Аль», — вспомнил мужчина и задумался.

В самом деле, город назывался Аль, и мужчина определенно знал, что это большой торговый город, столица провинции и резиденция губернатора. Он мог представить себе, пусть и не детально, план города, — например, знаменитую Карту ди Вейзера — и, кажется, ориентировался в Але без видимых затруднений, во всяком случае, в Чистом городе, раскинувшемся вокруг крепости «Корона скалы», Ново-Старом, что на левом берегу реки, и в Подкове, включавшей в себя три части: Порт, Ханку и Деревянный городок. Сейчас, к слову сказать, человек этот, потерявший имя, стоял на Кривоколенной улице, что в самом сердце Чистого города. Под ногами горбилась булыжная мостовая, в сточной канаве поодаль журчала пованивающая уборной вода, а окна высоких — в два-три этажа — домов с крутыми, крытыми сланцем крышами были еще темны. Рассвет только входил в город, разбавляя ночь слабым жемчужным сиянием.

Итак, не зная самого себя, мужчина тем не менее хорошо представлял, где оказался к исходу холодной осенней ночи. Если пойти вперед, выйдешь вскоре к перекрестку, где Кривоколенная улица сходится с Чермной и Узким переулком. Туда мужчина, скорее всего, и шел, поскольку в трех улицах к югу — на площади Альских Сирот — располагался постоялый двор «У слезного колодца», имевший репутацию приличного заведения, где за скромную плату можно получить чистую комнату и хорошую кухню. А больше в том направлении не вспоминалось ничего примечательного до самого Рва. Впрочем, сказать с полной уверенностью, куда именно он направлялся, когда ему отшибло память, мужчина не мог. Вместе с именем в небытие ушло и его прошлое, а вместе с ним и планы на будущее.

За спиной фыркнула лошадь. Ее звали Тихой — такой на самом деле она и была, — но это была совсем не та лошадь.

«Тихая…»

Создавалось впечатление, что несколько раньше мужчина путешествовал верхом на… Да, пожалуй, то был вороной конь отличных статей, но кличка его исчезла вместе с именем хозяина. А Тихая — лошадь отнюдь не верховая, зато теперь она несла на себе все его пожитки. Откуда-то мужчина знал, что так оно и есть. Все его пожитки.

«Имущество…» — подумал он в некоторой растерянности.

Но и это, как тут же выяснилось, не являлось для него тайной. Список навьюченных на тихую лошадку вещей и припасов встал перед глазами, как если бы был записан черными с рыжеватым медным отливом чернилами на простой ворсистой бумаге, более коричневой, чем белой.

«Нет, так не пойдет, — решил мужчина, обдумав ситуацию. — У человека должно быть имя… пусть даже и не настоящее».

И в самом деле, все люди имели имена. Некоторые — даже больше одного, и не все эти имена являлись настоящими, подлинными или истинными.

«Настоящий… подлинный… истинный…»

Откуда-то было известно, что в данном контексте слова эти не были взаимозаменяемыми.

«Ну, что ж…» — мужчина с некоторой неуверенной осторожностью достал из кармана трубку, осмотрел в сероватом рассветном сумраке, хмыкнул, словно бы узнавая, и гораздо более уверенно принялся набивать ее старогородским табаком.

«Виктор… — предположил мужчина. — Почему бы и нет? Виктор…»

Но одного личного имени, очевидно, недостаточно.

«Де Врой», — звучало неплохо, но…

«Ди В… ди Грой… ди Крой» — это куда как лучше, но…

«Ди Крей, — решил мужчина. — Да, именно так!»

Ди Крей — это уже достаточно хорошо, чтобы искать что-нибудь еще.

— Виктор ди Крей, — сказал мужчина вслух.

И в этот момент на Кривоколенной улице произошло странное чудо, свидетелей которому, однако, в столь ранний час не нашлось. И хорошо, что так.

Едва прозвучала короткая реплика возникшего из небытия господина ди Крея, как нечеткая тень, лишь намеченная пятнами более плотного сумрака, размытая и как бы даже нематериальная, преобразилась. Лохмотья тьмы стекли вниз, к брусчатке, растворяясь в стелющейся над мостовой туманной дымке. Фыркнула, переступая с ноги на ногу, лошадь. Коротко и негромко цокнули по булыжной мостовой подковы, скрипнула вывеска над закрытым на ночь ломбардом, душераздирающе мявкнула кошка на карнизе дома слева. Потянуло знобким холодом, и на мгновение на улице будто бы стало темнее. И все, собственно: посередине улицы, держа в поводу вьючную лошадь, стоял высокий мужчина в плаще и широкополой шляпе с низкой тульей. Он попыхивал трубкой, и ароматный дымок смешивался в прохладном утреннем воздухе с запахами нечистот и горящего угля. Уголь жгли в Арсенале — в доброй лиге к западу, — но временами ветер доносил удушливую гарь и до Чистого города.

2

В эти же немногие мгновения в запертом на крепкие железные запоры помещении ломбарда «Заемная лавка Карнака» происходили не менее захватывающие превращения. За дубовыми толстыми дверями и плотно закрытыми ставнями, в длинном и узком торговом зале ударила вдруг с высокого — в два этажа — потолка зеленая молния, затрещали, застонали, прогибаясь, старые доски пола. В воздух поднялись облачка пыли, выбитые волшебным огнем из щелей в полу, но пожара не случилось, и гром не грянул в ночной тишине. Зато холодные всполохи всех цветов радуги заструились по стенам и потолку, заиграли в гранях хрустальных кубков и на полированной стали древних доспехов, отразились в серебре, золоте и бронзе, заблестели на фарфоре и фаянсе, заставили светиться старую слоновую кость и безделушки из бивней мамонта и нарвала. В общем, на короткие мгновения темный ломбард мастера Карнака, полный странных и причудливых, но в большинстве своем старых и мрачных вещей, превратился в некое подобие ярмарочной «Лавки чудес». Но главное действо этой ночи происходило не среди драгоценных или попросту дорогих и редких предметов, а в дальнем углу, за колоннами. Здесь, отделенные от основного зала деревянной ширмой, расписанной в давние времена ныне полустертым и сильно выцветшим экзотическим пейзажем, были свалены тюки ветхого тряпья. Здесь же стоял деревянный манекен — насаженный на длинную деревянную стойку-шест торс с безликой головой. Болван этот был наряжен в черный, неожиданно хорошо сохранившийся и как бы даже недавно отпаренный длиннополый сюртук, черный же шелковый галстук и шляпу-котелок того же мрачного или, напротив, торжественного цвета.