Чужая корона - Сергей Булыга

Только я так подумал, как прямо перед собой, шагах ну в пяти, увидел ту самую кривую старую олешину!

— Стоять! — командую. — Пришли! — потом сразу: — Огня сюда!

Они запалили смоляк, подают. Руки дрожат, га, га! А у меня ничего! Беру этот смоляк, поднимаю повыше, начинаю светить…

О, верно, вот она, эта нора! Но я им ничего не говорю, только смоляком на нее показываю. Ночь, туман, смоляк коптит, а там черным-черно, такая черная, вонючая нора шириной почти в сажень, то есть примерно такая же, как и тогда, зимой. Все смотрят на нее, молчат. Вдруг Репа говорит:

— Ф-фу! Какая вонища!

— Это не вонища, — говорю, — а газ метан. Иначе такой дым невидимый. Давай веревки!

Дали. Репа стал меня обвязывать, а Бориска никому другому не дался, его обвязывал Рыгор. Вот как тогда было! Не верил он им, глебским, никому, сверкал глазищами, усы топорщил. После подошли мы с ним к самому краю норы, я Репе объяснил, что как только я три раза за веревку дерну, так чтобы он тогда сразу тащил меня обратно наверх. То же самое и Рыгору про господаря сказали. Это понятно. Теперь дальше. Господарь проверил, хорошо ли у него сабля из ножен вынимается, после булаву, знак своей верховной власти, к груди прижал, еще раз на всех грозно, злобно посмотрел и говорит:

— Так! Поважаная Высокая комиссия! Ты, пан Хома, ты, пан Гнат, и ты, пан Лавр! А пана Чапы уже нет. Ладно, будем без Чапы. И вы, все остальные, тоже слушайте. Вы как свидетели. Так вот! По решению Сойма, и есть на это протокол, то есть все это здесь по закону, я выхожу на Цмока. Теперь если я вдруг оттуда не вернусь, значит, он меня убил, и тогда, опять же по закону, моей Нюре, как вдове господаря, убитого в честном бою за державу, положен генеральский пенсион, понятно? А я с моего Петра, со всех его недвижимостей и со всех оборотов, два года налогов не брать. Это вам тоже понятно?

Эти, комиссия, сказали, что понятно. И мы, все остальные, тоже это подтвердили. Тогда он потребовал великую хоругвь, он и они ее облобызали, то есть с этого момента их слова вступили в юридическую силу…

И только после этого мы с ним полезли в Цмокову нору. Его Рыгор, а меня Репа держит, мы как два окорока в эту вонючую нору, в этот поганый метан начинаем спускаться, а эти двое травят веревки, травят, мы спускаемся, спускаемся, спускаемся, кругом темнотища непроглядная, вонища угарная, душит она меня, душит… а кто-то невидимый мне на ухо шепчет: «Дерни, Голик, за веревку, дерни, дерни!» А потом все громче, громче: «Дерни!» А потом уже орет: «Дерни, дурень, кому я сказал, дерни, дубина!» А я не дергаю! Я вот не дерну, и все, хоть оторви мне голову, не дерну! И что ты мне за это сделаешь? Да ничего! Да и когда тебе что делать? Не успеешь! Нет, уже не успел, я уже помер, нет, сдох, как последняя собака, утопился я в этой вонище, задохнулся!..

Потом я вообще ничего о себе не помню, и сколько оно так со мной было, я не знаю.

А потом как будто стало меня отпускать, я задышал, как живой человек, руками шевельнул, потом ногами. Они, те и другие, целые. А вот глаза никак не открываются, веки как будто свинцом налились. Ладно, думаю, еще немного полежу, сил наберусь.

Тут вдруг чую — кто-то хлещет меня по щекам, хлещет и хлещет, хлещет и хлещет! Ат, думаю, это я опять угорел, меня опять из норы вытащили и теперь приводят в чувство. Может, это опять Ярома? А если это так, то что это, думаю, за напасть на меня такая? И еще глаза никак не открываются! Вот как будто живой, но и как будто уже помер. Ярома, думаю, оставь меня в покое, я же на то и покойник, чтобы лежать покойно…

Вдруг слышу:

— Пан Галигор! Пан Галигор! Вставай, а то увидит!

О, думаю, а это никакой не Ярома, это же меня Бориска окликает! Я наполохался, глаза открыл…

Вижу: да, это точно Бориска. Я лежу на спине, а он сидит надо мной, опять трясет меня, как грушу, опять он с лица весь перекошенный, усы торчком, глаза по яблоку. Но как только он увидел, что я очухался, так сразу успокоился, пот со лба утер, говорит:

— Вставай, вставай, а то еще увидит. Подумает, мы наполохались.

Я молчу, верчу головой, хочу понять, где это мы. Как будто ночью в пуще, как будто на какой-то поляне. Приподнялся я на локте, смотрю дальше…

О, вижу, что совсем недалеко от нас стоит большой, но не сказать чтобы богатый панский палац — деревянный, в два поверха, крыт свежей дранкой. Я сначала даже подумал, что это палац пана Хапкевича. Но потом вижу — нет, не то. У Хапкевича двор обнесен частоколом, а здесь ни частокола, ни самого того двора, ни даже надворных построек — то есть совсем нет ничего, стоит один только палац. Я смотрю на него, думаю. Бориска говорит:

— Это его палац. Вставай.

Я встал. О, думаю, его! Посмотрел по сторонам. Пуща как пуща. И небо как небо, черное, правда, совсем без звезд. Опять смотрю — у этого палаца крыльцо высокое, крутое, без перил, на крыльце широченная низкая черная дверь. Низкая, думаю, это для того, чтобы кто туда ни входил, а обязательно бы кланялся. Ясно.

Вдруг эта дверь начинает сама собой открываться. Мы стоим, ждем, что будет дальше. Когда дверь открылась, то стало видно, что в палаце горит свет. А в окнах как было, так и осталось темно…

Бориска толкнул меня в бок, и мы пошли к палацу. Взошли на крыльцо, поклонились, вошли в ту дверь…

И увидели перед собой длиннющую, просторнейшую залу, в ней нет ничего, нет даже окон, только кое- где в стенах торчат горящие смоляки. А далеко-далеко впереди, может, в сотне шагов, стоит высокий трон, а на нем кто-то сидит.

Га, кто-то! Он это и есть, Цмок в человечьем обличье. Мы стоим у порога, не знаем, что и делать.

Вдруг слышим — Цмок зычно, грозно говорит:

— А, это ты, великий глебский господарь! Пришел. Это добро. А ну-ка подойди поближе!

Бориска шапку поправил, булаву к груди прижал и пошел к трону. Я пошел следом за ним, хоть Цмок меня и не звал. Идем мы не быстро и не медленно, глаз не опускаем, смотрим прямо на Цмока, то есть идем с достоинством. Он, Цмок, сидит на троне, тоже смотрит на нас и усмехается. Трон у него, как мне показалось, был железный. Но я мог и ошибиться, потому что там было довольно-таки темно. Да к трону я и не присматривался, я неотрывно наблюдал за Цмоком. Он выглядел вот как: среднего роста, средних лет, немного седоват, черты лица у него правильные, без особых примет, и усы тоже почти как у всех. А одет он тогда был в простой шерачковый жупан без шнуров, шапку черной овчины, сапоги тоже так себе, телячьей кожи. То есть если бы я такого пана в Глебске встретил, то в толпе и не заметил бы…

А тут он на троне сидит! Да еще в руках у него булава, она тоже, как и у нашего Бориски, вся в дорогих самоцветах.

Вот подходим мы почти что к самому трону. Цмок мне строго пальцем погрозил, я остановился. А Бориска еще дальше прошел, потом и он остановился. Смотрят они один на другого, молчат. Потом Цмок спрашивает:

— С добром ли пришел, пан Борис?