Былые - Брайан Кэтлинг

их названий. Большинство — об иудео-христианской мифологии, Ветхом Завете и Эдеме. Из них он призвал перед мысленным взором архетипический образ сада со всей его предполагаемой симметрией и целью, и тогда вновь увидел ответ и внезапно понял вопрос. Так просто и так разрушительно. Впервые со времени встречи с обитателем комнаты 126 Гектор пожалел, что это не тот, за кого его можно было принять изначально: блажной сумасшедший, несущий вздор в лечебнице. Потому что если в открывшемся имелось хотя бы зерно истины, то миропонимание Гектора перевернулось вверх дном.

Последним божьим актом творения стало поместить посреди Эдемского сада древо познания. Адаму велели его не трогать. На защиту его ниспослали ангелов.

Вопрос: так если древо познания предназначено не для людей и не для ангелов, кто должен был принять его?

Ответ: деревья.

Глава сорок третья

Толпа собралась огромная. Они толкались и распихивали друг друга локтями задолго до того, как поднялось солнце и опустились ширмы. К девяти вся площадь стала сдавленной массой задыхающихся, потеющих людей. Некоторые провели там всю ночь. Некоторых вооруженным охранникам пришлось отгонять от поднятого эшафота примкнутыми штыками. В полночь прибыли в ящиках Адам и древо — вместе с техниками, дожидавшимися, когда вокруг их точных процедур возведут ширмы. К двум часам его снова установили вместе с шарнирным древом, приготовили к проверке сложного механизма. Гораздо позже явился палач, чтобы подмаслить направляющие для лезвия и смазать подвижную поверхность скамьи, люк и скобы, удерживающие тело. Подождал, покамест полностью прикрутят искусственный лес и его обитателя, после чего вместе с остальными спустил для проверки разжимной механизм. Не сказал почти ни слова в своем шелковом колпаке. Лезвие снимали и затачивали два дня назад, и он только буркнул, попробовав кромку ногтем большого пальца.

Когда здания согрелись, а ветры дня набрали скорость, все уже было готово. Палач исчез, быстро отправляясь к камере, где Измаила пазовали в деревянный костюм.

Над тесным геометрическим квадратом кружили вороны. Сегодня добычи не будет. Но запах крови уже стоял сильный — его выдохнула в призрачном предвкушении толпа. Тонкий стержень, скрытый в серебряном мостике и соединявший два шпиля собора, рвался против часа. Рвался против пунктуальной неподвижности. Желая перебросить требование времени от часов к колоколу.

Сирена сидела в обрамлении оконных створок в комнате на третьем этаже, принадлежащей Гильдии лесопромышленников. Сидела навытяжку в позолоченном кресле, наполовину на балконе, наполовину в затененной комнате. Вид отсюда был бескомпромиссным и театральным. Позади стоял Квентин Талбот — безупречный и решительный. Сегодня в эту комнату не пустили больше никого. Он за этим проследил. Перекрыл все ставки, даже Крепски. Старик пришел в ярость, бряцал перед Талботом рангом, возрастом и властью, но без толку. Ему придется забрать своих шлюх в другое место.

После желчного брожения недавних дней, после всех головокружительных противоречий и эмоциональных клокотаний, которые не давали ей спать и портили каждый час наяву, это место, как ни парадоксально, казалось безопасным и спокойным. Даже несмотря на то, что внизу кишела чернь, и на то, что скоро должно раскрыться на помосте, на этом утесе царила безмятежность. Пока она взирала в своем оперном уединении, Талбот старался не засматриваться на ее величественную шейку. Он пришел помочь и защитить, а не будоражиться из-за ее печальной красы. Или из-за мысли о столь блестяще исполненном плане и о том, что она увидит происходящее в неведении о его ухищрениях ради гибели этой твари Измаила. Единственного, кто ее касался и сношался с ней. Сей образ возбуждал и отвращал Талбота, и он быстро изгнал его из головы. С такими мыслями он не лучше омерзительного Крепски. А это может проявиться и вовне.

На пристенном столике он подготовил охлажденную воду и стаканы, а также скромную накрахмаленную стопочку тонких льняных платков, выбранных и купленных специально для этого дня. Было там и какое-то бледное французское бренди. В кармане — на всякий случай — нюхательные соли.

Муттер был в толпе, стоял на высокой ступеньке и ел свиной пирог размером с втулку небольшой тележки. Он заметил госпожу Лор в ее королевской ложе и ухмыльнулся. В уголке его хмельных губ сгустился студенистый жир из пирога. Он представил себе, как она трахается с осужденным уродцем, который ему никогда не нравился и кому он никогда не доверял. Подавился удовольствием, шрапнель корки разлетелась поверх голов перед ним, кое-кто обернулся. Он поперхнулся и снова расхохотался.

Антон Флейшер и декан Тульп находились в огороженной области для чиновников в стороне от эшафота, сидели с неловким видом из-за своей обязанности свидетелей.

В восьми улицах от площади держались за руки Гертруда и Мета, стараясь не слышать шума. Родичи поступили наоборот. Каждый с силой прижался головой к подвальным окнам. Вылавливая звук сквозь заплесневелое стекло и бакелитовые панцири.

В девять пробудился колокол. Язык неровно отдернулся, готовый ударить, обиженный и в маразме позабывший тысячи раз, когда проделывал это раньше. Нота разлилась в воздухе и столкнулась с каждой частицей материи на своем пути. На толпу опустилась неестественная тишина, и кружащие птицы расслышали трение собственных сухих перьев о сопротивление пустого пространства. Расстояние до земли было таким же, как расстояние до следующего удара. Муттер перестал жевать. Позади Сирены, окоченевшей в кресле, кратко и невидимо покачнулось равновесие Талбота. По платформе эшафота прокатился железный шар второго сине-серого удара, и работники убрали брезентовые ширмы. Толпа втянула воздух и с третьей нотой взорвалась великим одобряющим ревом. Долговязый Адам и его лес были готовы к делу. Черный деревянный человек вытянулся по струнке для того, чтобы снова созерцать свое ужасное ослушание и расплатиться за него. Чаща взведенных листьев ждала, когда будет можно отсчитывать ветер до завершения. Осужденный, уже привязанный к месту, боролся с бледным костюмом из белой коры. То, как он силился и выворачивался, отдавалось в дощатом полу и строгих вертикалях гильотины. Один из резных листьев вскинулся на петле, словно прядающее ухо спящего пса. Кто-то в толпе заметил это и охнул, принимая за начало церемонии. Отцы показывали и объясняли детям — некоторые даже сидели на плечах ради лучшего обзора, — как устроен механизм. Флейшер со своего привилегированного места заметил яркость крови на головном уборе бледного костюма. Подтолкнул Тульпа и зашептал. Палач закончил последние приготовления, убрал клин тормоза и покинул сцену, закрыв за собой дверь. Его ожидала работа внизу. Важно, чтобы вся драма произошла без участия другого человека. Сцена отведена только для одного обреченного. На нем сосредоточены все взгляды, все