Ангел-наблюдатель - Ирина Буря

пользования». Как старший наставник, я снял с Тошиных плеч тяжкое бремя необходимости объяснять Дарине, почему с Игорем нельзя говорить о том, о чем они говорили по секрету. Как отец ангельского ребенка, я принялся распутывать его сбившиеся в невообразимый комок мысли.

И вспомнил свои давнишние мечты о том, как было бы хорошо, если бы я мог не только свои мысли Татьяне внушать, но и обратную реакцию от нее получать. Со слезами умиления вспомнил. От своей прежней наивности. И со стоической готовностью грудью встретить очередное воплощение идиотских желаний.

Потому что в ответ на каждый мой рассудительный, успокаивающий Игоря посыл я получал такое количество его мысленных вопросов, что удерживался в роли невозмутимого и терпеливого интерпретатора истины лишь благодаря глубокой, всесторонней подготовке и многолетнему опыту пребывания на земле. И полному осознанию того, что меня ждет, если я вслух что-нибудь рявкну, а Татьяна это услышит.

Татьянина мать нам рассказывала, что у Игоря в то время начался период сплошных «Почему?». Ну-ну, думал я, она просто понятия не имеет, на какие вопросы мне приходится отвечать! Почему Буку не видно? Почему у него он не такой, как у Дары? Почему ей можно о нем говорить, а ему нельзя? Почему Татьяна говорит, что Буки нет, когда он есть? Почему одни люди говорят словами, а другие мыслями? Почему я думаю громче, чем Тоша? Почему можно играть с невидимым Кисой, а с невидимым Букой нельзя? Почему Бука все время сердится? Почему на него все сердятся, а Дару любят?

Я отвечал ему, как мог — стараясь и правды по возможности придерживаться, и облечь ее в более-менее знакомые ему рамки. Буки, говорил я, такие же разные, как и люди — бывают веселые, бывают угрюмые. А мысленно разговаривать — это как по телефону: если у кого-то его нет, так с ним можно только лицом к лицу беседовать. А связь тоже бывает разная — вот одного и лучше слышно, чем другого. А когда кому-то звонишь, его ведь тоже не видишь, но знаешь, что он есть. А если он грубить начинает, то ему больше никто и не звонит, словно его и нет. Про него даже вспоминать не стоит — не то, что играть. Вот потому Татьяна и говорит, что его нет, и если при этом и сердится, то только на Буку…

Да. Именно. Я лично, находясь в ясном уме и твердой памяти, объяснял собственному ребенку высокие ангельские материи, пользуясь не просто земными, а техническими аналогиями. Все довольны? И, признаваясь в этом, я даже не краснею, поскольку напросившись на обратную связь, я получил ее в полном объеме — каждый мысленный вопрос Игоря доходил до меня в облаке эмоций. Большей частью там присутствовала обида. И затем опять обида. И еще раз обида. И медленно зреющее ощущение его неправильности. И чтобы развеять эти зловещие облака, мне было глубоко плевать на любые принципы. Даже свои собственные.

Временами я, правда, не выдерживал гнетущего одиночества подпольщика и конспиратора и пытался поговорить с Татьяной. Объясняя, разумеется, свою тревогу лишь внешними переменами в его поведении — с каждым днем он становился все более сдержанным в словесном выражении мучающих его вопросов. Но, поскольку о «Буке» он перестал говорить, Татьяна уже успокоилась и соорудила себе новую теорию — Игорь проявляет интерес к теневым сторонам нашей жизни исключительно потому, что ему не хватает нормального, естественного круга детского общения. Каковая проблема замечательно решится, когда Игорь с Дариной пойдут в детский сад.

Представив себе их ежедневное общение, в процессе которого Дарина и дальше будет (с моего собственного благословления!) показывать Игорю свои успехи в укрощении своего наблюдателя, я сбегал к зеркалу — чтобы проверить, не распушился ли и я, последовав примеру последнего. Убедившись, что моя внешность продолжает соответствовать образу послушного, незамеченного в грехе мысленного сбора разведданных, единомышленника Татьяны, я вернулся к разговору с ней.

— Слушай, — как можно небрежнее бросил я, — а может, Игорю лучше в другой садик пойти? Ты же сама видишь, что Дарина не очень хорошее влияние на него оказывает.

— И как я это Светке буду объяснять? — удивленно глянула на меня она. — Она нам предлагает внимательный уход за ребенком, а мы ей — спасибо, обойдемся?

— Разумеется, нет! — искренне возмутился я подобной инсинуацией в адрес моего профессионального умения деликатно обходить острые моменты. — Но ты ведь помнишь, что произошло после того, как Игорь с Дариной в прошлый раз пообщался? А в саду они каждый день видеться будут…

— А, ерунда! — рассмеявшись, махнула рукой Татьяна. — Там они среди двух десятков других детей будут. И Игорь наверняка сразу к мальчишкам потянется. Нам еще придется объяснять ему, что свою правоту вовсе не обязательно в стычках отстаивать — вот попомнишь мое слово!

Слово ее мы попомнили оба — не прошло и пары месяцев пребывания Игоря в благотворном детском коллективе. Мало того, что широкий выбор друзей по гендерному признаку ни в коей степени не поколебал его беззаветной преданности Дарине, так в нем еще и проснулась — совершенно некстати — удивительная способность чувствовать ложь. Что, как нетрудно догадаться, обычных человеческих детей тут же настроило против него.

Сразу скажу — то, что тот мальчишка соврал родителям про свои запачканные колготки, меня абсолютно не удивило. Люди всегда врут. По мелочам и по-крупному, женам и начальникам, ради корысти и во спасение. Не говоря уже о вдумчивых беседах с зеркалом. И если объединились они в общество на экономической базе, руководствуясь инстинктом выживания, то ложь стала тем смазочным материалом, который позволяет всем частям этого загадочного человеческого механизма работать плавно, без скрипа и видимых усилий.

Недаром временами, когда на них накатывают сомнения в правильности устройства своего общества, они со злостью называют себя его винтиками. Недаром, говоря о супругах и коллегах, они говорят о том, что те хорошо притерлись друг к другу. Даже те из них, которые искренне гордятся своей прямотой и откровенностью, в жизни не скажут близкому другу, что на нем новый костюм мешком сидит. А уж открыть ему глаза на более серьезную правду и вовсе упаси Боже — не бросится он тут же исправлять положение, он сначала гонца, принесшего дурную весть, повесит.

И, честно говоря, пожив на земле, я не могу сказать, что полностью не согласен с такой практикой. Мне и самому Татьяне врать случалось. Не в серьезных делах, конечно — когда, к примеру, после излечения Игоря она спросила меня, не потому ли