Сердца в Атлантиде - Стивен Кинг

Речитатив стал оглушительным:

— Давай, Рви-Рви! ДАВАЙ, РВИ-РВИ! ДАВАЙ, РВИ-РВИ!

"Начали в шутку, — сказала она, когда мы сидели там, наящиках из-под молока, куря сигареты. К этому моменту она уже плакала, и ееслезы были серебряными в белом свете, падавшем на нас из окон столовой. —Начали они в шутку, а потом.., уже нет”.

Эта мысль положила для меня конец шутке со Стоуком —клянусь, это так. И все-таки я не мог перестать смеяться.

Стоукли поднялся примерно на треть склона к Холиоуку, почтидобрался до обнажившихся кирпичей Променада, и тут скольжение наконец взяло надним верх. Он выбросил костыли слишком далеко вперед — слишком далеко впереддаже для сухой погоды — и когда качнул следом за ними свое тело, они вырвалисьиз-под его мышек. Его ноги взметнулись вверх, будто ноги гимнаста,проделывающего какой-то легендарный переворот на бревне, и он упал на спину,взметнув тучи брызг. Всплеск мы услышали даже в своей гостиной на третьемэтаже. Это был идеальный завершающий штрих.

Гостиная обрела сходство с сумасшедшим домом, все обитателикоторого одновременно свалились с пищевым отравлением. Мы пошатывались,хохотали, хватались за горло, из наших глаз брызгали слезы. Я повис на Скипе,потому что ноги меня уже не держали, колени подгибались, как ватные. Я смеялсясильнее, чем когда-либо раньше, сильнее, мне кажется, чем когда-либо потом, и явсе время думал о Кэрол — как она сидела рядом со мной на ящике из-под молока,скрестив ноги, с сигаретой в одной руке и фото — в другой. О Кэрол, говорящей:“Гарри Дулин бил меня… Уилли и тот, третий, держали, чтобы я не убежала..,сначала они шутили, по-моему, а потом.., уже нет”.

Снаружи на Променаде Беннета Стоук пытался приподняться исесть. Он частично извлек из воды свое туловище.., а затем откинулся и лег,будто ледяная, вся в комьях мокрого снега вода была постелью. Он поднял оберуки к небу в жесте, который был почти молением, потом бессильно их опустил.Эти три движения подводили итог всем, когда-либо сдававшимся: лечь на спину,вскинуть руки… — и двойной всплеск, когда они упали, раскинувшись по сторонам.Это было пределом: на хрена, делайте что хотите, я пас.

— Пошли, — сказал Скип. Он все еще смеялся, но был абсолютносерьезен. Я услышал серьезность в его смеющемся голосе, увидел ее в истерическисморщившемся лице. Я был ей рад. Господи, как я был ей рад. — Пошли, пока этотидиот-засранец не утонул.

Мы со Скипом выскочили в дверь гостиной плечо к плечу,спуртовали по коридору третьего этажа, сталкивались, как шарики в игорномавтомате, шатались почти с таким же бессилием, как Стоук на дорожке. Почти всеостальные побежали за нами. Единственный, кто, я твердо знаю, остался вобщежитии, был Марк — он пошел к себе в комнату снять промокшие насквозьджинсы.

На площадке второго этажа нам встретился Нат — мы чуть былоне столкнули его со ступенек. Он замер там с охапкой книг в пластиковом пакетеи с тревогой смотрел на нас.

— Помилуй и спаси! — сказал он. Нат на высшей точке своегорепертуара: “Помилуй и спаси!” — Что это с вами?

— Пошли! — сказал Скип. Голос у него так сел, что эти словаон еле просипел. Если бы я не был рядом с ним все эти минуты, то подумал бы,что он долго рыдал. — Не с нами, а с засранцем Джонсом. Он свалился. И емутребуется… — Скип умолк, потому что им овладел смех, и он снова затрясся,хватаясь за живот. Потом привалился к стене, закатывая глаза, измученный этимсмехом. Он потряс головой, словно отгоняя его, но, конечно, нельзя прогнатьсмех, когда он хлопается в ваше любимое кресло и остается в нем, сколько емузаблагорассудится. Над нами по ступенькам застучали ноги спускающихсякартежников третьего этажа. — Ему требуется помощь, — договорил Скип. Утираяглаза.

Нат смотрел на меня с возрастающим недоумением. — Если емутребуется помощь, так чего вы смеетесь? Я не мог объяснить ему. Черт, я и самсебе не мог объяснить. Я ухватил Скипа за локоть и дернул. Мы побежали поступенькам на первый этаж. Нат побежал за нами. Как и все остальные.