Книга скорбящей коровы - Уолтер Уангерин

Когда же произошло еще одно ужасное событие, он вышел прямо под дождь, мрачно бормоча себе под нос и озираясь по сторонам в поисках липкой грязи. Расплывшаяся, стекающая грязь была тут бесполезна. Жирная, липкая грязь — вот в какой нуждался Шантеклер. Такую он обнаружил посреди чиста поля. Отбрасывая назад когтистыми лапами вязкую слякоть, он увеличил кучу, а затем, прихлопывая, выровнял ее. Потом он оседлал эту груду и опустился на нее, будто наседка на яйца. Это он ставил себе компресс.

— Грязь, будь благосклонна к этой ране, — сказал он.— Грязь, стань мне другом.

Далее он сидел один-одинешенек, глядя в никуда, а со всех сторон мимо него бежали ручейки.

— Куры! — говорил он. — Создатель может ощипать их, насадить на вертел, выпотрошить, сварить, и за все я в ответе. Куры!

Что до насельниц его Курятника, так именно они были причиной того самого еще одного ужасного события, что выгнало его из собственного дома. Именно они стали окончательной и бесповоротной причиной его раздражения. Ни дождь, ни рана не могли сравниться с ними по назойливости.

Вина кур заключалась в том, что они попытались окружить его заботой. Глаза их были чувствительны и расторопны к чужой боли, и они сразу же углядели кровь, бегущую по бледно-голубым ногам на белые когти их Повелителя. Если в ушах их и звенело после утреннего кукареканья — утреннего бульканья, правильнее сказать, — они не подали виду. Напротив, все тридцать столпились вокруг кровоточащего Петуха, кудахча свои назойливые сострадания и кивая своими хорошенькими белыми головками. Они предлагали ему воды на поврежденный живот, воды на лоб и для утоления его жажды. Они заглядывали в его рану, содрогались и нежно целовали его в бородку. Они простерли над ним крылья, пытаясь согреть его, и они крепко обнимали его.

Что ж, все это могло оказаться вполне даже приемлемо. Дождливым днем Шантеклеру могли показаться весьма по душе объятия свеженькой и хорошенькой Курочки. Если на то пошло, это могло оказаться кратчайшим путем, чтобы поднять Петуха на ноги, расцветить его гребешок ярко-красным огнем и залечить его рану. Но — «Кок-ха-ха!» — самая свеженькая и хорошенькая Курочка, самая пухленькая и самая величественная из всех кур покажется ничем не лучше Цыпленка, раз она обращается к нему «господин» даже посреди объятий!

— Всемогущий Создатель,— взывал Шантеклер с середины обширного и насквозь промокшего поля, с верхушки своей слякотной груды, сквозь влажный воздух, в самое чрево облаков, серых от горизонта до горизонта.— Я возлагаю это на Тебя, Того, Кто возложил на меня этот Курятник. Что хорошего в поцелуе, если он сопровождается «Изволишь ли, господин?» Это холодный поцелуй. И что за любовь с этими реверансами? И что за дружба в страхе?

Шантеклер принялся разбрызгивать крыльями грязь и яростно плеваться, будто во рту у него желчь разлилась.

— Я не просил этого, — кричал он. — Ты, Создатель, — Ты дал мне тело и вложил в него душу, но ты никогда не обращался ко мне! Спустись с небес и скажи мне почему? Среди этих кур я могу быть только предводителем, командиром, всегда правым и никогда не ошибающимся. Допускаешь ли Ты, что я способен повесить голову и рыдать, будто этот будкоголовый Пес, которого ты мне послал? Конечно же, нет! О, Тебе это хорошо известно. Куры бы головы потеряли, и мир их обрушился бы. Допускаешь ли Ты, что я могу выплеснуть наружу мой испуг? Даже Ты не испытываешь подобного одиночества — Ты, Который никогда не боится. Допускаешь ли Ты, что я могу ответить любовью на «да, господин»? Думаешь ли, что я способен затаить в себе это «ради тебя, господин» и называть это любовью? Конечно же, нет! Конечно же, нет! О, Тебе известно, что есть на самом деле всемогущее благо. Я мог бы уставить мой насест горшками и кастрюлями и оставаться все таким же счастливым. Горшки и кастрюли способны лишь звякать, но все эти слащавые приличия моих жеманных кур — не более чем цыплячий писк! Пусть Всемогущий Создатель,— ревел Шантеклер в небеса,— пусть Всемогущий Создатель сам спустится сюда и встанет предо мною и объяснит, зачем он сделал петухов одинокими! А, оставим это, — проворчал он, внезапно утомленный своей молитвой. — Вышагивай себе в своем горнем где-то.

Петух-Повелитель зарылся поглубже в свою кучу грязи. Его перья подернулись испариной, а маленький глаз мрачно поглядывал на слякотный мир.

— И то, и другое, — и третье,— бормотал он себе под нос безо всякого смысла.— И то, и другое, и третье. То, и другое, и третье. Ха!

Затем он осознал, что вместе с ним в этом безбрежном мире пребывает еще одна маленькая фигурка.

— Выдуй это из своего носа! — предложил он Мыши, ковыляющей через поле; но она лишь смотрела на него и ничего ниоткуда не собиралась выдувать.

Глава восьмая. Крошка Вдовушка Мышка по мере сил дает о себе знать, после чего Шантеклер находит сокровище

Шантеклер отвел глаз от Мышки и стал ждать, дабы выяснить, куда она направляется. Но не дождался. Она стояла на месте и смотрела на него.

Какое-то время Шантеклер разглядывал свинцово-серое небо. Затем он пошарил по краям кучи из грязи, на которой возлежал, и принялся ерзать по ней задом, устраивая себе местечко поудобней. Когда дело было сделано, он вновь кинул взгляд на Мышку и тут же отвел его в сторону. Она была по-прежнему там, уставившись на него, уставившись прямо ему в глаза.

Скривив клюв, Шантеклер насвистел некий мотивчик. Это означало, что до него стало доходить, как неуютно чувствует он себя под этим женским взглядом. Действительно, было в этом явное неудобство — сидеть под дождем на куче грязи прямо посреди широкого, пустого поля и терпеть столь мелкого, но пристального наблюдателя.

Шантеклер встал, сделал полуоборот, так что хвост его теперь был нацелен прямо в Мышку, и вновь уселся. Он сосчитал до ста пятидесяти семи.

Теперь-то она смылась. Она пошла домой. Очень хорошо.

Но он не слышал, как она уходит.

И все же она, разумеется, ушла. Кто будет стоять тут под дождем, не имея на то другого резона, кроме как пялиться на Петуха? Она уползла, слишком деликатная для того, чтобы обратиться к царственной птице, и поэтому он не слышал, как она удаляется.