Третий Лад - Родион Создателев

десятое. Свой боярин нам нужен на Престоле расейском. Не надоело детишкам в глаза зрить, когда в дому своём жрать нечего? Мне — зело как надоело то! Сядет на трон Фёдор-мздоимец али ещё какой вор окаянный — ноги протягивать моему семейству?

— Сказывали люди: ежели сядет на трон Фёдор Косой, то истинным Государем его братец будет — Матвей Иванович. Как привезут они нам гостинцы вскорости, потолковали бы как следует с Жеребцом, он зело разумный боярин, не чета Фёдору. Урезонит средний брат грабастика и обид нам более не будет чинить семейство калгановское.

— Э, за кого стараешься, — махнул рукой Колодин. — А Федька-вор — с какого рожна гожий боярин на Троне, ась?

— Братец его Матвей управлять страной будет, повторюсь тебе. А он — голова Посольского приказа. Башковитый муж... иноземными делами правит, а не винцо по кубкам разливает.

— Трон мздоимца не поменяет. Матвей рулить ладьёй государевой станет, Косой — жирной ручищей золото загребать.

— Всё одно, Никифор Кузьмич, — горячился Силантьев, — решение ваше — поганое! Через красную кровушку хотите... вопрос порешать. А у нас тут — не сеча с супостатами. Смуту русскую нам пресекать надобно, а не вклиниваться в неё!

— Запел, соловей. Река ныне так растеклася... что течению вспять не своротишь, Андрон. Жилы сорвёшь. Либо ладью свою правим по речке, как надо нам. Либо пущаем на самотёк историю, а там... как будя. Авось и прибьёмся к какому берегу. А может... и в воду студёную култыхнёмся. Водичка та — и зело студёная, да и зело мутная. Не мути воду того более, сотник Силантьев! Иначе — вконец заплутаем.

Андрон Силантьев давно знал Никифора Колодина. Переубеждать и спорить с вожаком — безнадёга. Одна надежда имелась — старшой сотник терзался, как и он сам, сомнениями. А Колодин оказался в таком вопросе — кремень, как затвор пищального ружья.

— Решению приняли — действуем. Ждём в гости Калгановых, да и с Лихим дружком пора... встретиться бы и высочайшия смотрины устроить. Бывай, Андроша. Карман шире держи, скоро золота туда снова прибудет.

На том и расстались — амба.

Стрелецкая слобода — дел маета, святая обитель — тоже повитель...

— Ежели ещё им в придачу варяги прибудут — совсем худо дело, — молвил Никита Милосельский, словно до сих пор оправдывался перед Боярским Советом. — У меня на столе подмётное письмо лежит. Доброхот из новгородской земли сообщает: сговорились с варягами.

Только глава Опричнины расположился сейчас не на лавке Думной Палаты, а на резном стуле в келье Святейшего Митрополита. Рядом с отпрыском сидел, свесив книзу крючковатый нос, Василий Юрьевич.

— А я так скажу: Калгановы — подсобили новгородцам золотишком, — предположил владыка. — То-то у мятежников: и на пушкарей-немчинов нашлись монеты, и на варягов.

— Своё вернули, — усталым голосом сказал глава Сыскного приказа. — Что Федька Косой высосал из новгородцев за последние два года — то и возместил им.

— Да больше он высосал... чем возместил, — произнёс Митрополит. — Ну да ладно, будет чужие монеты считать нам.

— Мне на стол ещё одна бумага легла давеча, — усмехнулся в русую бородку глава Опричнины. — Постельничий Игорь Поклонский словил у стен Царской Палаты нашего человечка — подьячего Тимофея Курицына. Ту шино́ру, что в уху зелья плеснул. Пишет: не иначе, нюхач иноземный. Уж ты, мол, дознайся, Никита Васильевич.

— Ах ты, тетёха Курицын, червяк бестолковый, — заворчал Василий Милосельский.

— Бумагу сохрани. Трон осилишь — донос в дело пойдёт. Подьячего на дыбу — и чтоб не встал с неё, ясен наказ? Много лишнего знает.

Глава Опричнины кивнул головой в ответ.

— Что же вы, князья благородные, ястребиные носы то повесили?

— Худо дело, — молвил Василий Юрьевич. — Царь состряпал бумагу на новгородский поход.

— Не беда.

— Ой ли, Святейший? — озадачился глава Сыскного приказа. — Воля кесаря — непреложный закон.

— Кесарь — считай, не жилец уже. Другой раз прижмут бояре — на меня ссылайтесь. Митрополит, мол, благословления не даёт. Пущай едут ко мне с разговорами — побеседуем. Скажи лучше мне, княже сыскной: как слушки про подлые намеренья Калгановых, утвердились в умах черни посадской?

— Закипает водичка...

— Молодцом, — покивал светло-серым клобуком Митрополит. — Яков Данилович объявился в Детинце?

— Объявился.

— Напомни: как звать нашего подьячего, на которого постельничий донос накропал?

— Тимофейка Курицын.

— Пущай зорко следит за кравчим в Детинце: где ходит наш друг, с кем разговаривает. Ясен наказ?

— Поговорю с ним, — качнул головой Василий Милосельский.

— И передай разине: чтобы осторожней шино́рил!

— Передам.

— Святейший отец, — подал голос Никита Васильевич, — червь меня точит, не отпускает: у меня на руках — указ Государя. А я — дурнем сижу на стуле. Не по боярской чести́ так.

— Да уж, князья Милосельские. Вижу я: уши ваши горят после сечи на Боярском Совете. А из наших только Гаврила Волынов дрался — хвала ему. А вы, княжики... хвосты поджали. То не сражение было — младенцев побитие.

— Не по годам мне — ваньку валять, — насупился князь Василий.

— А мне — не по должности, — добавил глава Опричнины.

— Опричное войско — нельзя отпускать от себя!

— Так у нас нынче — стремянные сотники в друзьях-товарищах, — произнёс Василий Юрьевич.

— Княже сыскной, — сузил глаза Митрополит Всероссийский, — ты полностью в ваших новых друзьях уверенный, ась?

— Как сказать, — потерялся глава Сыскного приказа.

— Как думаешь — так и сказывай.

— Скажу так, Святейший: на нас с сыном — указ Царя валуном давит. А указ сей — правильный. Никите скоро — на Трон заступать. Затянем мы с подавлением новгородского мятежа — потом руки отсохнут... выгребать сию яму... пахучую.

Поворот! Мелочный душонкой глава Сыскного приказа, трусоватый и не великий умишком Василий Милосельский, по разумению владыки; мокрохвостая курица, по разумению хворого самодержца; в данный час молвил дело...

— Значит, князья Милосельские... пришло время для решительного удара, — заключил Митрополит. — Воистину!

Громогласно говорил владыка, разгонял