Третий Лад - Родион Создателев

бельём. Приказной человечек сшиб их, корзины рухнули, бельё вывалилось на каменный пол, по нему протопал сапогами царёв кравчий. В середине изгибистой анфилады из арок беглец споткнулся о каменный выступ и растянулся на полу.

Яков Данилович рывком поднял тело за полы малинового кафтана, прижал беглеца к стене и, вперившись грозным взглядом в перепуганные лядащие глазёнки, заговорил:

— Тимофейка Курицын, подлая рожа, так вот кто нюхает около меня своим крысиным носом. Вот кто норовит плеснуть поганого зелья в чан с похлёбкой ушиной, — тряханул сжавшееся тельце кравчий. — Соглядатай сам сыскался, обнаружилась... лядащая гадина!

— Яков Данилович, — залопотал Курицын, — Яков Данилыч, погоди, не колоти меня...

— Считай, подьячий, что я тебя пока лишь погладил. Сказывай мне, подлая рожа. Кто тебя подослал нюхать за мной?

— Я сам, Яков Данилович! Любопытен не в меру, дурная привычка, прости меня ради Христа, не буду более возле тебя околачиваться!

Бывший воин Опричного войска десницей держал крысу за кафтан, а левой рукой разворошил складки алого кушака и вытянул из ножен тот самый кинжал. Подьячий не на хохму перепужался. Остриё подкралось к горлу лядащего человечка.

— Люди добрыя... поможит...

Мощный кулак врезался в чрево, нюхач охнул и согнул спину. Лихой переложил кинжал в десницу, потом с левой руки дал подьячему добавки другим кулаком.

— Говори: кто подослал?

Нюхач принялся притворно хлопать ртом. Дескать, ему дыхание так перехватило, что рта не можно раскрыть. Кравчий покрутил головой по разным сторонам... Пока никого не было рядом требовалось закрыть сей вопрос с лядащей крысой. Яков Данилович смахнул с башки соглядатая малиновую шапку. Потом он пальцами натянул клок жидких волосинок с темени нюхача и отрезал их острым лезвием. Кравчий стал пихать пучок в рот подьячего.

— Жри это, живо давай.

Соглядатай жалостно захныкал и сжал тонкие губы. Остриё кинжала опасно вонзилось в кожу его шеи.

— Жри сказал. Не то — прирежу тебя Курицын, как поганую курицу.

Подьячий раскрыл рот и стал поедать прядку своих сальных волос.

— До конца жри! — лютовал кравчий. — Проглатывай!

Нюхач давился, но всё же выкушал угощение до конца.

— Добро, Тимофейка. Молчать будешь — таким же макаром твоё ухо оттяпаю и также сожрать заставлю. Говори: кто подослал?

— Ми-милосельский.

— Который точно?

— Василий.

— Слушай меня внимательно, крыса. Ещё раз подмечу, что ты около меня вьёшься — точно прирежу, — остриё кинжала снова натянуло кожу испуганного человечка. — А ещё припомню тебе, окаянная рожа, что я — государев любимец. Пожалуюсь Царю: подвесят тебя за рёбра в слободе стрелецкой. Сыскари да вороны на подмогу прийти не поспеют. Сразумел, Курицын?

— Ясненько, Яков Данилович.

— Василию докладывай: кравчий ведёт себя тихо. На кухне трётся — и более ничего.

— До-добренько.

— А чтобы ты, крысёныш, накрепко запомнил речи мои — скрепим наш уговор красными чернилами.

Яков Данилович таки проткнул кожу подьячего остриём. По его шее заструился багряный ручеёк. Курицын громко запричитал, прижал к шее ладонь, далее он со страхом оторвал её и удостоверился, что его кровь — багряного цвета.

— Ступай, жалься лекарю: наскочил, мол, не пойми на какую острую загогулину. Четырёхклинку подбирай с пола — и проваливай, крыса.

Подьячий склонил хребет, схватил шапку и с превеликой резвостью удрал от опасного кравчего прочь. Лихой раскрыл створки алого кушака, протащил тудась окровавленный наконечник кинжала и с аккуратностью протёр его от лядащих капелек крови. Алый кушак маненечко окрасился багряной кровью, но встречный люд пятнышка не замечал: схоронилось оно глубоко в складках кушака, будто в мозге пропечаталось. Яков Лихой усмирил нюхача малой кровью...

К вечеру Яков Данилович прибыл в родное поместье. Муж вкратце поведал о своих приключениях в Детинце: слова старого князя, погоня за малиновым кафтаном, послание от братьев Калгановых.

— Кукушка прокуковала, — заключила супружница. — Лисиная свора решилась. Пора и нам сделать ответный ход. Прочти, кречет, стремянные друзья зовут тебя в гости.

Марфа Михайловна передала супругу послание от стрельцов, а сама стала знакомиться с письмом от Калгановых.

— Опять мне ночку не спать, — озадачился Яков Лихой. — Пишут: “к полуночи приезжай, будем ждать тебя“.

— Потом отоспишься. Покамест — взвар из шиповника выпьешь, разгонишь буйную кровь.

— Соглядатаи сыскные.

— А вот они — спать завалятся, — боярыня потрясла смарагдовыми камушками. — Времени мало, муж. Сотникам на словах передашь, чтобы звали в гости Калгановых. Давай решать закавыку — приказ лисов.

— Уже всё придумал, милая.

— Рассказывай.

Нынче супруги будто обменялись ртами и головами. Говорил более Яков Данилович, а Марфа Михайловна слушала...

К полуночи ряженый смердом боярин в сопровождении конопатого холопа снова подъехал к нужным воротам, где их уже ожидали. Памятуя о прошлом кровавом приключении на обратной дороге от Стрелецкой слободы, Яков Данилович не стал мудрить лишнего, а вонзил в ножны дар томящегося ныне в опричном остроге тестя (саблю-шамшир), и поскакал на своём воронке по дороге, Митяй — сзади. На тёмно-фиалковом небе сверкал полный месяц-кругляш. Что за окаянство проклятое: недалече от Стрелецкой слободы на путников снова напали лихие людишки. Три татя-оборванца швырнули на авось под копыта воронка бревно, а потом сами вынырнули из-за оврагов. Яков Данилович мигом оценил неприятелей. Горе-налётчики: в руках троицы — одни вилы и два ножа, лядащие глазки — как у зайцев, хребты — согбенные.

Ряженый боярин усмехнулся в накладную седую бороду, спрыгнул с коня, вынул из ножен саблю-шамшир, присел в стойку и лихо крутанул оружием над головой, а потом попёр на горе-татей. Вилы упали в пыль, троица неудачливых разбойников драпанула к лесочку, сверкая пятками. Не свезло им с жертвой. Тати оценили зловещий круг сабли над головой. Такой удалец сам кому хошь башку свернёт.

— Эге гей, улю-лю, ушастые! — поглумился над горе-разбойниками Митрий Батыршин. — Яков Данилович, что за оказия? Как к служилым в гости — так разбойный люд норовит бочка пощипать, а-ха-ха.

— Скачем, Митяй, — барин запрыгнул в седло и дал воронку шпор.

Хозяйственное помещение освещалось серебряным подсвечником. У стены — десять тростей с заострёнными наконечниками и с бахромой багряной расцветки. Стволы овивались