Третий Лад - Родион Создателев

— Судьбе ты волю вручил. Тьмонеистового труса празднуешь. Разум буди, Митрий Батыршин. Как там тебя по батюшке?

— Сказывают: Федотович.

— Планиду построил волюшкой волей, Митрий Федотович, и смело плыви по течению жизни.

— Погоди, Яков Данилович. А как же Бог? Ить... если страха не будет, значит — всё можно? Всё дозволено по планиде грешному человечку? А народец, порой, темен бывает... в желаньях да помыслах.

— Хитёр ты, холоп Батыршин, — хохотнул чуть погодя Яков Лихой, — Митрий Федотович, вихрастая шельма. Время позднее, я в хоромы иду. А то с тобой до утра хфилософствовать можно... Ты и за чаркою сбегаешь под сурдинку, закуски притащишь, черть конопатый.

Хозяин скрылся в хоромах, а Митрий Федотович ещё долго стоял у плетённой изгороди, смотрел на полыхающий рудожёлтым огнём чудной закат, перекатывал в голове думки, поминал Лукерью Звонкую, тосковал сердцем, снова размышлял об опасных затеях хозяина. Потом Батыршин обернулся к зверю, осенил личность двумя перстами, сплюнул наземь, и потопал в подклёт, на своё законное место — почивать.

Небеса и земля — одна кутерьма...

Рудожёлтый закат вечером окрасил купола Симеонова монастыря своим неземным светом. Дьячки шныряли по двору, задирали головы, с беглостью крестились, лицезрея красочные эмпиреи, шептали молитвы, и спешили скрыться внутри святой обители, от греха далее...

К коновязи привязали десять лошадей княжеские гайдуки. На дворе стояла помпезная колымага: в Симеонов монастырь, в который уж раз за этот месяц, знойный и беспокойный разноцвет, прибыл Василий Юрьевич Милосельский. В этот раз — вместе с сыном.

Милосельский-старший присел на резной стул, а глава Опричнины остался стоять на ногах и стал держать речь:

— Поганые вести с Детинца, Святейший. Дворец ноне... заполонили стрельцы. Красная каша бурлит от червлёных кафтанов. У покоев Царя — тройной караул стоит, в придачу к рындам. Служилые муравьями ползают по Детинцу в пикетах.

Митрополит Всероссийский встал во весь свой высоченный рост. Извлёк из недр стола чётки-вервицу, перебрал пальцами чёрные камни.

— Измена, бояре! — изверг слова владыка.

— Яшкины козни то? — озадачился Василий Милосельский, натянув хребет, готовый в любой миг подорваться с резного стула.

— Что по нему ярыжки сообщают?

— Хоромы — Детинец, Детинец — хоромы, — пожал плечами глава Сыскного приказа.

— Шинора дворцовая что рассказывает?

— На кухне торчит, подле хозяйства.

— Святейший, — зыркнул голубыми очами глава Опричного войска, — мож... на дыбу его? Для достоверных сведений.

— Хорошо бы, Никита Васильевич. А ежели Царь сызнова очухается? Будет нам подобных потрясений.

— Пластом лежит. Боле — не очухается. На издыхании он...

— Издыхал уже раз.

Владыка швырнул чётки-вервицу на стол, поправил руками светло-серый византийский клобук, сел на резной стул.

— Сюда кличьте кравчего, на беседу. Немедля!

— Непременно... сюда его? — напрягся Милосельский-старший. — Мож в ином месте сядем?

— Где? — повысил голос Митрополит.

Василий Юрьевич крякнул в досаде — закавыка...

— Время дорого. Живо пиши цидулку Лихому и гони гайдука спешно к хоромам его. Пущай хоть за шиворот поднимет с постели кравчего, а записку вручит! — владыка жахнул кулаком по столу. — Хоть с боярыни пущай стащит временщика в опочивальне! И на словах передай гайдуку волю: ожидаем боярина на беседу немедля!

Владыка принялся раскладывать на столе: чистый лист пергамента, пузырёк с чернилами, писало с держателем.

— Иаков — сын Исаака... Бери бумагу, княже сыскной, пиши!

Никита Васильевич так и не присел за свободный резной стул. Глава Опричнины негодовал: опять развели цидульную кутерьму, бесполезная суета, возня мышиная. “Не очухается Царь более! На добрую дыбу карася положить — будет толк!“ Как подлинный Властелин рассуждал молодой князь Никита Милосельский, грядущий Великий Князь Русского Царства. Хозяин земли Всероссийской... ограниченный волей единого человека — Святейшего Митрополита, тоже всея Руси.

Эх, летописаки горемычные; скрипит перо, выводятся буквы, слова слагаются. Лободырничанье, бестолковость.

Косточки на дыбе-матушке звонко хрустнули — вот дело.

Часть 4. Глава 10. Илею́, илею́

На табурете перед ликами семерых стрелецких сотников сидел сам глава Посольского приказа, ряженый торгашом, при летнем кафтане, с шапкой-четырёхклинкой на голове. Разговор протекал... тяжело. Острые, как бердыши, взоры служилых мужей буравили лошадиную физиономию среднего Калганова. На встречу Матвей Иванович прибыл один — от греха далее — сам решил. У его ног разместился солидный мешок-калита, прещедро набитый золотыми червонцами (осемь тыщ). Дар должен был усмирить гнев сотников. Стоит признать — если бы не гостинец — Матвею Калганову пришлось бы совсем худо.

Боярин и десять стремянных сотников. Будто лев оказался в одной берлоге с медведя́ми. Леон — лесной Государь. Хищник прелютый. Только он в одиночестве, а медведей — цельная стая…

— Сегодня, Матвей Иванович, к слову сказать, — заговорил Никифор Колодин, — усилили мы троекратно охрану Дворца. Ноне наших ребят там — что тараканов у печки. Случится безобразие — усмирим мигом.

— С чего охрану усилили? Распорядился кто?

— Голова Дворцового приказа — Глеб Куркин. Обстановка такая. Для порядку значитца.

— И у покоев Царя?

— Как полагается.

Матвей Калганов в начале разговора повинился за хулиганства его старшего брата, обещался сотникам, что более таких безобразий при нём не повторится, тем самым: набил себе цену и показал служилым — кто он такой при грядущем царствии Фёдора Ивановича. Повинился и будет им. Далее Матвей Калганов повёл беседу, как истинный Властелин.

— Возмещение убытков, сотники, — боярин небрежно пихнул ногой мешок-калиту; от себя ближе к столам, где сидели служилые.

Калганов уехал — дело свершилось. Гостинец утвердился на столе. Никифор Колодин затаил лютую злобу на визитёра. Резким махом локтя, он передвинул калиту в сторону от себя и произнёс:

— Татарское отродье, лошадиная морда поганая.

— Почто боярина костеришь? — вопросил сотник Силантьев.

— Ногой денежку двигал. Милосельский Василий — князь будет, куда родовитей боярин. А и тот — руками поднёс золотишко.

— Никита-вран поднёс, — уточнил Силантьев.

— Так руками поднёс, — захрипел Колодин, — руками!

— Ну и ладно, — махнул ладонью Силантьев. — Зато золота — почти вдвое более даровал чем князья. Сколько у них там ещё денежки, ась... в закромах братца Фёдора.

— Прельстился, Андроша, — хохотнул сотник Рубцов.