Третий Лад - Родион Создателев

Ведьме ктось сварганит... узкую петлю. Илею, илею, илею...

Карачун злой ведьме, убивание...

В подклётной палате Фёдора Калганова, как и в келье Симеонова монастыря, как и в хоромах кравчего, стояла такая же духота и подобные же дерзновенные помыслы тут рождались; как зарождалась новая жизнь в брюхе Лукерьи Звонкой, полюбовницы молодого князя.

— С меня семь потов сошло, Фёдор Иванович, пока со стремянными сотниками беседовал... грехи твои замаливал.

— Гостинчик то вручил?

Матвей Калганов ответил старшему брату кислой гримасой.

— Ну что ж, отпразднуем заключение союза со стрелецким войском, а, братья? — вопросил грядущий Царь и схватил жирными лапами кувшин с гишпанским вином.

— Рано вздумал гулять, Фёдор Иванович, — отрезал Матвей.

Фёдор Калганов цокнул языком в разочаровании, поставил кувшин обратно и уставился косым взором... чёрти пойми куда. Матвей Иванович встал со стула и дошёл до кабаньего рыла, вбитого в стену.

— Стремянные стрельцы усилили охрану Детинца. У покоев Государя — тройной караул ныне, в придачу к рындам. С чего это Куркин проявил такую заботу, ась?

Фёдор Иванович скривил рот, услыхав фамилию ненавистного ему боярина. А потом... обомлел. Ему пришла в голову одна затея...

— Матвей! Послушай меня!

Глава Посольского приказа развернул голову. В голосе грядущего самодержца послышалось одновременно: тревога, томление, надежда, решимость...

— Какая ныне случилась история? Опричное войско должно вскоре двинуться на подавление новгородского мятежа. Мы — со стремянными сотниками замирились. Служилых в Детинце — как грибов опосля дождя. Что сие означает, братья?

Матвей Калганов, скривив губы, покачал головой в понимании. Он догадался... А младший Еремей (он тоже сидел за столом, тихо, как мышь) уставился на старшего брата в недоумении.

— Лучшего случая для взятия Престола и не придумать! — заключил Фёдор Калганов. — Государь хворает, а до архангелов ещё... чёрти, когда доберётся. Живучий, как кошка рыжая. Милосельских затея подлая — на руку нам значица ныне! Верно глаголю я, брат Матвей?

— Фёдор Иванович, — заверещал Еремей, — одумайся! Государь — твой тесть!

— Цыц, поросёнок, — жахнул кулаком по столу старший брат. — Не тебе вопрос задавал, дерзкая рожа! Почитай старших, сущеглупый червь. Не сразумел ещё до конца — в какую баталию мы вступили?

— А мето́ды то, брат, мето́ды, — запричитал младшенький.

— Скажи... Еремей Иванович, — заговорил вдруг с особым чувством внимания и уважения средний брат, отойдя от кабаньего рыла, — ты не допускаешь ли... гм, скажем так: подлая задумка лисиная на руку нашему Государю будет. Мучается старик. Спокойствие и спасение бы ему дать...

— А самого Государя запамятовали спросить: надо ли ему подобное спасение.

— Разумом рассуждать — Фёдор прав. Сердцу верить — прав Еремей, — развёл руками Матвей Калганов.

— Мозгой крути, Матвей Иванович! — наседал грядущий кесарь. — Нешто и тебе растолковывать мне: в какую баталию мы вступили! Мосты погорели — нету назад пути!

— Обдумаю ещё. К завтрему снова тут соберёмся. Бывайте...

Матвей Калганов думал-думал... мозгами крутил-вертел, терзался совестью, а сотник Силантьев попёр к цели со всей служилой лихостью. К вечеру он засел в кабак и стал дожидаться человечка. Стрелец, дабы не привлекать к своей личности излишнего внимания, вырядился каким-то поместным ратником: напялил на тело задрипанный тонкий тегиляй со стоячим воротом, а на голову нахлобучил шапку-колпак, как у посадского ремесленника. Затея оказалась дурная. Тегиляй привлекал к себе взоры посадских мужиков — одёжа непривычная ремесленным глазам. Однако — всё лучше, чем червлёным кафтаном светить в кабаке.

Андрон Силантьев дождался нужного ему человечка. За стол подсел тщедушный мущинка в засаленном кафтане, с лядащими глазами, при жидкой бородёнке на болезной худосочной мордяке.

— Угощайся бражкой, — сотник налил из кувшина в пустую кружку мутноватой воды.

— Благодарю тебя, Андрон Володимирович, — залебезил мущинка, — твоё здоровие, воин честной.

Собеседник осушил кружку, протёр жидкие волосёнки и уставился лядащими глазками на сотника.

— Скажи мне, шино́ра. Легко ли будя устроить секретную свиданию с бояриным... Матвеем Ивановичем, средним братцем достопочтенной калгановской фамилии?

— Куды хватил, лихой сотник! С самим главою Посольского приказа желаешь встречи. Моё местечко — скромное, да и вовсе не в Посольском тружусь я. А ты за ради кого стараешься, мил служилый?

— Не твоя забота, — Силантьев вынул с кармана золотой червонец и двинул кругляш к лядащему человечку. — Наладишь тропку — получишь ещё две монеты. Завтра — здесь же встречаемся, время прежнее.

— Добро, Андрон Володимирович.

Ряженый сотник долил остатки браги в свою кружку, залпом выпил, протёр пальцами длинный клин бороды, вернул посуду на стол, стрельнул по шиноре острым взором, встал с табурета и вышел прочь...

Скатертью дорога, сотник Силантьев Андрон. Ты тоже за-ради блага Отечества стараешься... И немного за калгановское золотишко, за новые высоты. Стремянной тысяцкий, например. Жалованья — в пять раз более чем у сотника. Хлопот — в пять раз меньше. А приглянёшься ежели Царю истовой службой — потомственное дворянство получится выбить...

Стяжание благ. Да здравствует бессовестное стяжание.

Кто осудит нашего сотника Силантьева? Тому в рожу смело плюйте. Такой фарисей сам первым побежит с ключами от города в стан врага. Уже торопится он, поспешает.

Новый Господин грядёт.

Часть 4. Глава 11. Петли кравчего

К закрытым воротам Опричного Двора подошла Лукерья Звонкая. На посту стоял моложавый опричник.

— Эй, тебе чегось, бабонька? — сердитым голосом окликнул гостью страж в чёрном кафтане, но быстро оттаял — гожая баба.

Мож выгорит чего, а! Чего эт она тут вышагивает, позыркивает...

— Любезный воин, Христом умоляю, передай цидулку для первого твоего начальника — Никиты Милосельского.

Лукерья протянула вперёд сложенную в трубочку бумагу.

— Никите Васильевичу? — почесал затылок страж. — Трудное будет задание.

— Христом прошу, — взмолилась крестьянка и протянула опричнику малую горсть серебра в левой ладони.

Страж покосился на монеты, на записку, а потом молвил:

— Прости, бабочка. Не выполню твою просьбу.

Лукерья вспыхнула лицом и злым голосом заговорила:

— Слушай и не шелохнись... воронёнок. Я — та самая полюбовница твоего начальника. И тебе не следует огорчать отказом любезную сердцу Никиты Васильевича бабу!

Отчаянная крестьянка прильнула гожим лицом к обомлевшему лику опричника и расцеловала его в уста страстным поцелуем. Страж малость охрянел