Третий Лад - Родион Создателев

— Твоими устами — мёд пить, Святейший владыка.

— Теперь — обсудим важнейший вопрос, — молвил Митрополит. — Как свершишь ты наше заветное дело — вскоре Боярский Совет сядет — Государя нового избирать. В умах посадской черни зреет волнение, наши языки стараются. Задача, кравчий: как вся троица братьев окажется во Дворце — надо ворота будет открыть посадскому люду. Они с ворюгами побеседовать возжелают. Заседание Боярского Совета — мышеловкой им стать должно. Вопрос — кто возмущённому народу ворота откроет?

— Кому положено — Глеб Куркин.

— Каким макаром? — озаботился владыка.

— Я с Глебушкой не первый год бок о бок тружусь. Знаю подходы до его простодушного нутра. Самодержец помрёт — прижму его. Обработаю головушку дворцового управителя. Даст он указ — ворота откроются в назначенный час...

— Так обработай его сейчас, чего дело тянуть? — сверкнул голубыми очами глава Опричнины. — Пущай проведёт тебя до постели...

— Сейчас — не с руки мне, Никита Васильевич. Как помрёт Государь — тогда бы насесть. А ныне он — под волей постельничего находится.

— Что-то не разумею... — не удовлетворился молодой князь. — Ныне — под волей постельничего. Царь помрёт — под тебя Куркин ляжет?

— Душевный лад его — беспокойный, тревожный. Глебушка нравом — чисто деваха на выданье. Кончина кесаря — дворцового управителя с берегов выбьет... Дело за малым станется — накинутся на нашего Куркина в нужный час коршуном...

“Бабушку лохматишь, воложанский змеёныш. Плести́шь, как князь Курбской!“ — взволновался ретивый кромешник.

— Добро, кидайся, — махнул рукой владыка. — Консеквентиа пора подводить. Никита Васильевич — усылает Опричное войско на Новгород. Василий Юрьевич — цидулку лукавую Калгановым пишет. Ты, кравчий — лезешь шинорой в покои Царя... Дело свершится — сбирается Боярский Совет. Посадский люд — к стенам Детинца подходит. Глеб Ростиславович Куркин — откроет ворота, ась?

— Откро-о-ет. А ежели взъерепенится — без него я знаю методы́, как воро́тникам дать наказ. Будто бы… по указанию дворцового управителя.

— Добро, Яков Данилович. Действуй с Богом, — громыхнул владыка, осенив союзника знамением.

Врассыпную бросились черти...

Ежели лгать — так плесте́ть до усёру, с великим усёрдием, с твёрдой уверенностью, что твоя кривда — правда. Чтобы глазища горели, чтобы пердячий пар клубами валил: изо рта, да из жопы. С великим усёрдием! И тогда, детушки: самая чудовищная ложь; враньё, нелепое в брехливости до сумасбродства... правдою обернётся. Если самолично в брехню такую уверуешь... сливай водицу, братишки, глуши моторы! Станешь истинным шутом Апокалипсиса! К слову молвить: первые самоходные машиненции, задолго до иноземных собак, не кто иной изобрёл, как всяки умельцы. Уже в средние века рассекали по весям. Каверза приключилась — забросили дело. Ну а потом, вот оказия, Пётр Безумный всех сбил с панталыку...

Яков Данилович ушёл с Господом: с благословлением божеским от Всероссийского Митрополита. Hilaris*…

*(лат.) — весело, радостно

Заговорщики продолжили совет.

— Ты, отец Милосельский, с утра и до ночи во Дворце околачивайся, холопов возьми. Принюхивайся ко всему, все разговоры прознай. Пущай твои люди ближе к кухне пасутся.

— Не лишнего будет? Спросить с меня могут: какого лешего, мол, я безвылазно тут засел.

— Ты есмь — боярин, первая знать на Святой Руси! — повысил голос Митрополит. — Раз торчишь — значит надо так. Не тушуйся и не суетись там, Василий Юрьевич. Поклонского встретишь: спроси, между прочим. Зачем кравчего к Царю не пускаешь, мол? Ответ его — крепко запомни. Потом передашь слова постельничего в точности!

— Добро, сделаю.

— Мне ноне от... Романовский принёс, — глава Опричнины вынул из рукава чёрного кафтана сложенный в трубочку пергамент и положил его на стол.

Митрополит расправил лист, поднёс грамоту ближе к седым бровям и прочёл заголовок:

— Дело о государевой измене.

Владыка вернул бумагу на стол, пошевелил кустистыми зарослями бровей, помолчал малость времени, а потом молвил:

— Отдавай, Никитушка, приказ на поход новгородский... так и быть. Сам — тут остаёшься. Один отряд, из самых отпетых молодцев, оставляй подле себя. Не менее двух сотен сабель чтоб! В Детинец езжай с ними в сопровождении, сразумел?

— Понял тебя, Святейший.

— Воеводой кого сделаешь?

— Ивана Селиванова — толковый старшина.

— Из дворян?

— Служилый люд. Башковитый он. И мне весьма предан.

— Накажи ему: в пекло не лезть, пущай на рубежах трётся. Бумагу в Разрядный приказ правь — боярин Толстов в подмогу опричникам даст тебе добрый отряд государевых стражников. Твоих бойцов — две тыщи и четыре сотни. Стражников — шесть сотен. Итого — три тысячи воителей. Сразумел, княже опричный?

— Сделаю.

— Лукавое письмо Калгановым... прямо сейчас справим.

Перо с держателем, чистые бумаги, пузырёк с чернилами — всё это добро находилось уже на столе. Василий Милосельский скользнул хитрым взором по писалу, а потом произнёс:

— Пущай Опричнина уйдёт из Стольного Града — тогда и справим цидулку.

— Время дорого. Татаре возрадуются — поскорее усиленный караул снимут с Детинца. Бери перо в руку, отец Милосельский, пергамент клади пред собой, кончик в чернила макни...

Василий Юрьевич исполнил волю владыки.

— Пиши: достопочтенные братья Калгановы...

На другой день, к вечеру, в подклётном царстве Фёдора Калганова царило радостное оживление. Матвей Иванович расхаживал от стены до стены, держал в руках бумагу, постоянно скользил глазами по строчкам. Захмелевший хозяин подклёта сидел за столом. По левую руку от брата сидел опечаленный Еремей, поджав плечи, осунувши нос. На столе стоял большой кувшин гишпанского вина. Кубок старшего брата опустел, на дне сверкал малой лужицей красный подонок. Посуда среднего брата Матвея была ополовинена. Кубок Еремея багровел, заполненный до краёв.

— Достопочтенные братья Калгановы! — наигранно произнёс слова Фёдор Калганов и радостно расхохотался. — Смирились милосельская свора. Смирилась! Добро, брат Матвей. Дорога до Трона — открытая. Грех берём на души — правда. Но... Еремейка отмолит. Он у нас — самый по совести брат. А мы, Матвей Иванович, дела государевы станем вершить! Только попервой: лисиные морды князей к башкирцам отправим, так?

Матвей Иванович с неудовольствием покосился на старшего брата, во хмелю разгулявшегося кичливым умом. Его неограниченную власть, как грядущего самодержца, следовало без промедления ограничить. За этот случай глава Посольского приказа не волновался. Час настанет — на крестном целовании он приведёт братьев до своей воли... А покамест — средний Калганов крутил в руке покаянное послание от Милосельских и никак не мог