Третий Лад - Родион Создателев

сообразить: лукавят... или взаправду смирились? Опричное войско готовится выходить на новгородский поход. “Неужели — дожали-таки строптивых князей? По донесению верного человечка: при вра́не Никите остаётся две сотни воинов. Стремянных стрельцов — без малого тыща солдат“.

— Подарочек нехристям сделаем, — разошёлся хмельной Фёдор, — ха-ха! Дьяк Капличный мне сказывал: башкирцы зело ловко мёд с деревов добывают. Вот и пущай им сраки намажут, ха-ха!

— Я с Яшкой вот чего порешил, — произнёс Матвей Калганов. — В Стрелецком приказе — бардак. Афанасий Шубин — вояка, а не бумажный дьяк. Бумагами и прочими заботами — другой человек управлять станет. Вот мы Лихого и поставим главой Стрелецкого приказа. Шубин будет — только по военным задачам, воевода — он и есть воевода.

— Разумное дело, Матвей, — согласился грядущий кесарь. — Выпьем вина, братья! За нашу великую фамилию! За нашего славного батюшку — Ивана Фёдоровича! Родитель заложил нам дорожку до Трона! Не будем же мы забывать про него!

За отца и Еремей Иванович пригубил винца — грех не выпить. Перед этим — подлил пития в кубок старшему брату — почтение проявил.

— Спаси и сохрани меня, Отец Небесный, — Фёдор Иванович осушил кубок, поставил его на стол, звонко крякнул, протёр багряные губы.

— Его не поминай ныне, — заговорил вдруг резким голосом Матвей Калганов. — Нашим деянием — нарушаем мы заповедь...

— Обрече́ник он, — пробормотал грядущий Царь. — Нарушаем, хм... не больно много и нарушаем мы. Еремей, вон, отмолит.

— За свою душу — сам будешь отвечать, — рассуждал мрачный глава Посольского приказа. — Со стремянными сотниками сговориться — штука нехитрая. Золотишка отсыпал — шабаш. А как с Ним... разговор поведёшь в Принебесном приказе?

— Сговорюсь, — осклабился Фёдор Иванович. — Будет тебе кусаться ноне, братец Матвей. Напряжён ты, как тетива лука. Выпей винца ещё.

Вожак стаи немигающим взором уставился на полыхающие огоньки свечей, вонзённых в округлые подставки. Так и в его душу вонзилась ныне одна стрела, плавилась в нутре обжигающим наконечником, тревожила разум и сердце...

— Сговоришься... как же то. Прихватишь с собой золотые червонцы, дабы выкупить душу за свои злодеяния. Руку сунешь в мошну... нет монет! Заместо червонцев — ухи лохматые, — Матвей Иванович кивнул головой на кабанье рыло, вонзённое в стену. — Развернут тебя архангелы... и под жопу пинками... в геенну огненную направят.

— Матвей Иванович, ты всё ж того! Почтение завсегда должно быть при разговоре с братом-помазанником! Нечего нам тут ересь пророчить накануне важных событий.

Хмель будто вылетел из головы кичливого Фёдора Косоглазого. Он прожёг среднего брата пристальным взором и вдруг... молвил:

— А ты, Матвей, полагаешь, будто архангелы тебя милуют... и в рай отправят только за то, что терзаешься ныне сомнениями?

— Нет, — сглотнул слюну вожак. — Даже не надеюсь.

— Так может... не надо, Матвей Иванович? — проскулил Еремей.

Глава Посольского приказа положил на стол покаянную цидулку от князей и взял в руки другое письмо — окаянная цидулка для кравчего.

— Ну-ка, Матвей, прочти сызнова, — приказал грядущий кесарь.

— “Привет тебе, ловкий наш друже. Приказ лисий не отвергай. Рукой твёрдой верши пожеланье их. Дай ему вечный покой, спаси от мучений. Для дела так надобно. Время дорого, торопись. За себя не тревожься. Мы тебе никогда не припомним участие это. Навечно станешь товарищем. Стрелецкий приказ для тебя открытый. Подпись: братья Калгановы“.

— Я не желаю, — взбунтовался Еремей Иванович, — я — против.

— Чего-чего? — набычился старший брат.

— Подпишите письмо: Фёдор Иванович, Матвей Иванович... Руки в крови несчастного Государя... я не желаю марать.

— Ручки боишься запачкать? — рассвирепел вдруг средний брат. — Тогда выбирай, Еремей Иванович! Либо — летишь в монастырь... чёрной галкою. Либо — при Государе Фёдоре Калганове, твоём брате старшом... возглавляешь Торговый приказ!

Грядущий Государь — мздоимец кичливый, а не дурак всё же. Фёдор Иванович обомлел: “Нельзя Ерёмку в монастырь — знает много. Выходит — откажется он царствовать вместе с нами — шею ему крутить? Поворот! Братоубийство — грязное приключение. Господь Всемогучий, выручи...“

Господь и выручил. Еремей Калганов решился:

— Торговый... приказ.

— Молодцом, братец, — рявкнул Матвей Иванович. — Сию цидулку — завтра снесёшь кравчему. Отдашь только в его горнице при кухне. Дабы никаких лишних глаз и ушей не имелось рядом, понял меня?

— Сделаю, — окончательно смирился Еремей.

— Кравчий прочтёт — цидулку хватай и немедля сожги её!

— Сожгу...

— Не забудь про записку, Еремей! Не забудь!

— Добро, Матвей Иванович.

Atrium mortis*.

*(лат.) — предзнаменование смерти

Нынешний Царь в самом деле был обречеником. Его смерти желали одновременно: князья, братья, супруги. Случая вырваться из цепких лап лукавой Марены — nullus.

Ave, Caesar, duces mortis salutant te*!

*(лат.) — "славься, Цезарь, вожди смерти приветствуют тебя!"

Лукерья Звонкая ночью проснулась — тётка Степанида зело громко храпела. Полюбовница молодого князя ушла спать в конюшню, на стожок сена, знакомый до сердечного томления в груди... Лукерья увидела во сне себя-красавицу: размалёванную, в кокошнике-венче, в белом сарафане, в руках — блюдо с блинцами. Невестушка белая...

“Ищет рыжичек рыжее себя. Илею́, илею́. Упадёшь за колею...“ — пел какой-то мужик гнусавым голосом, будто ветер завывал в печной трубе, будто родитель гундел чадунюшке колыбельную... но при этом его плечо пронзила вострая татарская стрела.

Старики сказывали: та баба, в одеянии белом, до сих пор ходит...

Часть 5. Третий шлях. Глава 1. Гнать в шею

Супружница... будто с цепи сорвалась. Раздраконила ладонью плоть мужа, забралась на него, скакала верхом, как угорелая. Потом сползла со взмокшего тела супруга, взяла в руки смарагдовое ожерелье и отошла к раскрытому окну. Знойный воздух обволакивал нагие телеса подклётной Царицы. Она закрутила пальцами камушки, зорко зыркнула вдаль...

— Марфуша, ты точно четвёртого отпрыска возжелала, — уставшим голосом молвил Лихой, распластавшись ничком на мокрой постеле.

— Сюда лети, кречет...

Нагой Яков Данилович встал с койки и подошёл к окну. Перси жены взбудоражились, сосцы топорщились, крылья носа раздулись, рыжеватые локоны едва колосились, пальцы резво крутили смарагдовые камни. Яков Лихой — нагой, Марфа Лихая — нагая. За окном — дивная ночь... Наступил месяц ли́пень: самый знойный в году, самый шальной, самый прелестный. На пороге — Маков день. Нонче лучше быть осторожным, дел никаких